Москва, Климентовский пер. 9/1
СОФИЯ ИНФАНТЭ
«АРХИТЕКТУРА НЕВОЗМОЖНОГО»
16.12.21 – 16.01.22
Вариативные игры с пространством, сдобренные многообразием осмысления этого непрерывного процесса, сообразующегося в единую систему динамичного концепта, созидают нечто новое, подвижное, лишённое каких-либо констант и более соответствующее снам «о чём-то большем», нежели устоявшейся данности. Система в своей избыточности традиционно провоцирует поиск ориентиров вовне и озадачивает себя чем-то новым и невозможным в преодолении предыдущих мотиваций и в обретении точек опоры. Это, наверное, единственное, что в логике своего развития сближает существование империй и искусства. В обоих случаях присутствует экспансия и выход в иные территории, а, применительно искусства, в иные дисциплины.
Искусство всегда отличала эта закономерность, проистекающая из мировоззренческих принципов автора, когда иррациональное начало умозаключений являло выразительную альтернативу уходящему рацио с культом устойчивости и физики возможного. И если возможное как потенциал присутствует в камне, то невозможному органичнее пребывать в идеях, формате и материале «визионерской архитектуры», например, в бумаге, как наиболее адекватной, по своей природе, для обращению к категории времени, в проектировании будущего и реконструкции прошлого.
Феномен «визионерской архитектуры» изначально, вероятно, со времён Пиранези, существовал на стыке архитектуры и мировоззрения, сообразуя одно с другим в желании уйти от устойчивости в область чистой идеи, в область эксперимента, вмещающего огромный спектр утопических построений от умозрительного замка до «совершенного» общежития в духе Томаса Моора.
Софья Инфантэ, создавая цикл макетов-рельефов из бумаги, естественным образом выходит на этот, ставший уже традиционным формат восприятия пространства, продолжает нескончаемую игру, формулируя собственное высказывание, собственную претензию на выход в категории невозможного. Безусловно, решая свои задачи, она не может не учитывать опыта и содержательных положений своих предшественников - классиков советской конструктивистской архитектуры Якова Чернихова и Ивана Леонидова или близких ей по времени художников концепции «Бумажной архитектуры».
Но она, о своём, и, будучи профессиональным архитектором, фокусирует внимание на области, где прикладное значение уступает место процессу отвлечённого конструирования, возведя его в принцип. С одной стороны. С другой же, как художник она уходит от утилитарного назначения архитектуры в сторону реализации задач, онтологически присущих искусству как таковому. Она моделирует невозможные пространства, играя с перспективой и планами бумажных макетов-рельефов, соединяя в общем поле замысла рациональное начало архитектурной задачи и иррациональный художественный жест.
Искусство всегда отличала эта закономерность, проистекающая из мировоззренческих принципов автора, когда иррациональное начало умозаключений являло выразительную альтернативу уходящему рацио с культом устойчивости и физики возможного. И если возможное как потенциал присутствует в камне, то невозможному органичнее пребывать в идеях, формате и материале «визионерской архитектуры», например, в бумаге, как наиболее адекватной, по своей природе, для обращению к категории времени, в проектировании будущего и реконструкции прошлого.
Феномен «визионерской архитектуры» изначально, вероятно, со времён Пиранези, существовал на стыке архитектуры и мировоззрения, сообразуя одно с другим в желании уйти от устойчивости в область чистой идеи, в область эксперимента, вмещающего огромный спектр утопических построений от умозрительного замка до «совершенного» общежития в духе Томаса Моора.
Софья Инфантэ, создавая цикл макетов-рельефов из бумаги, естественным образом выходит на этот, ставший уже традиционным формат восприятия пространства, продолжает нескончаемую игру, формулируя собственное высказывание, собственную претензию на выход в категории невозможного. Безусловно, решая свои задачи, она не может не учитывать опыта и содержательных положений своих предшественников - классиков советской конструктивистской архитектуры Якова Чернихова и Ивана Леонидова или близких ей по времени художников концепции «Бумажной архитектуры».
Но она, о своём, и, будучи профессиональным архитектором, фокусирует внимание на области, где прикладное значение уступает место процессу отвлечённого конструирования, возведя его в принцип. С одной стороны. С другой же, как художник она уходит от утилитарного назначения архитектуры в сторону реализации задач, онтологически присущих искусству как таковому. Она моделирует невозможные пространства, играя с перспективой и планами бумажных макетов-рельефов, соединяя в общем поле замысла рациональное начало архитектурной задачи и иррациональный художественный жест.
Александр Петровичев
МИХАИЛ МОЛОЧНИКОВ
«АЛФАВИТ.22»
01.12.21 – 12.12.21
Под впечатлением от слов Бориса Юхананова про Тору я решил приступить к работе над еврейским алфавитом. Купил несколько книг на эту тему, в том числе известный средневековый мистический трактат Зоар. Мне понравилось, что буквы в еврейском алфавите подобны конструктору «Лего». В каждой букве заключены другие буквы. Они собираются, как конструктор. Есть три «буквы-матери», из которых все состоит, есть семь букв, обозначающих основные понятия. В чем-то они похожи на японские иероглифы — у них есть и цифровые значения. Каждая буква соответствует какому-то звуку, а также имеет цифровое и тайное мистическое значение.
В еврейской метафизике все построено на том, что люди переставляют в голове буквы имени Бога. Еврейский алфавит для меня был интересной темой, так как я занимаюсь духовными практиками, мне было любопытно на него взглянуть с этой точки зрения. Я даже купил пару книг по медитации с еврейскими буквами, сравнил с буддистской медитацией — оказалось, что между ними очень много общего.
Я создал свой, полностью самостоятельный алфавит. Но во время работы над ним я прочитал несколько книг, например, хасидский трактат рабби Менделя, посвященный именно буквам и цифрам. В цифровых значениях тоже заключается мистика. Основная буква в еврейском алфавите — «Йуд», она везде, во всех остальных буквах. Я ее изображаю в виде птицы. А еще из алфавита «прорастают» города. Я очень люблю художника Павла Филонова. Для него вся работа является полем, он покрывает всю плоскость картины зданиями, лицами людей и т.д. Для меня же это поле заключено внутри букв еврейского алфавита. Из них появляется мир, который я создаю. Он находится в границах букв, как бы за ними, это другое измерение. Я ввел три мотива — птицу (буква «Йуд»), город и первочеловека Адама. Я не хотел изображать его целиком, но лишь фрагментами. Эти существа как бы заглядывают в наш мир из моей буквы. Иврита я, ксати, не знаю до сих пор. Меня не интересуют слова, только буквы. С одной стороны, они являются элементом каллиграфии, объектом для медитации, с другой — каждая буква является символом, а символ более важен, чем слово.
В еврейской метафизике все построено на том, что люди переставляют в голове буквы имени Бога. Еврейский алфавит для меня был интересной темой, так как я занимаюсь духовными практиками, мне было любопытно на него взглянуть с этой точки зрения. Я даже купил пару книг по медитации с еврейскими буквами, сравнил с буддистской медитацией — оказалось, что между ними очень много общего.
Я создал свой, полностью самостоятельный алфавит. Но во время работы над ним я прочитал несколько книг, например, хасидский трактат рабби Менделя, посвященный именно буквам и цифрам. В цифровых значениях тоже заключается мистика. Основная буква в еврейском алфавите — «Йуд», она везде, во всех остальных буквах. Я ее изображаю в виде птицы. А еще из алфавита «прорастают» города. Я очень люблю художника Павла Филонова. Для него вся работа является полем, он покрывает всю плоскость картины зданиями, лицами людей и т.д. Для меня же это поле заключено внутри букв еврейского алфавита. Из них появляется мир, который я создаю. Он находится в границах букв, как бы за ними, это другое измерение. Я ввел три мотива — птицу (буква «Йуд»), город и первочеловека Адама. Я не хотел изображать его целиком, но лишь фрагментами. Эти существа как бы заглядывают в наш мир из моей буквы. Иврита я, ксати, не знаю до сих пор. Меня не интересуют слова, только буквы. С одной стороны, они являются элементом каллиграфии, объектом для медитации, с другой — каждая буква является символом, а символ более важен, чем слово.
Михаил Молочников
фрагмент интервью Екатерине Вагнер
АЛЕКСАНДР МАРЕЕВ / ЛИМ
«ЛУЧ ЛУНЫ»
27.10.21 – 28.11.21
Александр Мареев (Лим) - одно из знаковых и загадочных явлений в искусстве 90-х. «Когда все часы ушли в сторону», а происходящее в социуме не поддавалось логическому осмыслению, культура ответила парадоксами и своеобразием в стереотипе поведения. Но далеко не каждый парадокс из богемы оставил после себя уникальный, только ему присущий след в искусстве.
Мареев, пребывающий в те дни в самом «центре циклона», и сегодня остаётся абсолютно своим среди художников, чьё искусство стало уже классикой. Его последняя персональная выставка «Синяя кошка» состоялась в 99-м году в Крокин галерее. Несколько десятков акварелей и рисунков кистью, по авторскому определению, являли «обилие новорожденных стилевых форм, несущих в себе особые привкусы и доминанты». Пресса на эти «доминанты» отреагировала так же молниеносно, как молниеносно с радаров многочисленных поклонников искусства Мареева неожиданно исчезает сам автор, превратившись то ли в эхо, то ли в призрак из арсенала его психоделических образов. Все знали, что он жив, что продолжает рисовать, но где он, не знал никто. Навигация его перемещений была недоступна, телефон молчал.
Спустя двадцать с лишним лет, Мареев неожиданно выходит из умозрительного «затвора». Замкнутый на себе и своих образах, он продолжает однажды прерванный диалог, раскрывая то, что возникло в сокровенные годы таинственной паузы.
Стилистика его произведений меняется, но сохраняется присущая Марееву особая эстетика, - сложный эликсир куртуазного жеста и чего-то очень личного, не поддающегося какой-либо идентификации, почти экзистенциального, обитающего «на грани». От ставших уже классикой каллиграфических «комариков» и «рыцарей» Мареев отходит и начинает активнее работать с натурой, чередуя походы на пленэр с фиксацией умозрительных видений несущих в себе отголоски диковинной традиции генетически близкого художнику корейского искусства. Лим - вторая часть его фамилии, в переводе с корейского означающая «золото, свет, сияние» приоткрывает многосложную природу его творчества и объясняет условное название этой выставки.
Обозначив свой метод как «независимый реализм», Мареев (Лим) подчёркивает свою отстранённость от сегодняшнего искусства, да и вообще от сегодняшнего, присутствующего исключительно в небольших пейзажах с натуры.
Его нездешнее искусство - многосложные «иероглифы», наделённые собственным смыслом и качеством искусного изложения, варьирующего изысканную каллиграфию с чем-то экстремальным. «Это поиск не терминологии, а формы» - полагает художник, заостряясь на «точности движения и индивидуальности».
Мареев, пребывающий в те дни в самом «центре циклона», и сегодня остаётся абсолютно своим среди художников, чьё искусство стало уже классикой. Его последняя персональная выставка «Синяя кошка» состоялась в 99-м году в Крокин галерее. Несколько десятков акварелей и рисунков кистью, по авторскому определению, являли «обилие новорожденных стилевых форм, несущих в себе особые привкусы и доминанты». Пресса на эти «доминанты» отреагировала так же молниеносно, как молниеносно с радаров многочисленных поклонников искусства Мареева неожиданно исчезает сам автор, превратившись то ли в эхо, то ли в призрак из арсенала его психоделических образов. Все знали, что он жив, что продолжает рисовать, но где он, не знал никто. Навигация его перемещений была недоступна, телефон молчал.
Спустя двадцать с лишним лет, Мареев неожиданно выходит из умозрительного «затвора». Замкнутый на себе и своих образах, он продолжает однажды прерванный диалог, раскрывая то, что возникло в сокровенные годы таинственной паузы.
Стилистика его произведений меняется, но сохраняется присущая Марееву особая эстетика, - сложный эликсир куртуазного жеста и чего-то очень личного, не поддающегося какой-либо идентификации, почти экзистенциального, обитающего «на грани». От ставших уже классикой каллиграфических «комариков» и «рыцарей» Мареев отходит и начинает активнее работать с натурой, чередуя походы на пленэр с фиксацией умозрительных видений несущих в себе отголоски диковинной традиции генетически близкого художнику корейского искусства. Лим - вторая часть его фамилии, в переводе с корейского означающая «золото, свет, сияние» приоткрывает многосложную природу его творчества и объясняет условное название этой выставки.
Обозначив свой метод как «независимый реализм», Мареев (Лим) подчёркивает свою отстранённость от сегодняшнего искусства, да и вообще от сегодняшнего, присутствующего исключительно в небольших пейзажах с натуры.
Его нездешнее искусство - многосложные «иероглифы», наделённые собственным смыслом и качеством искусного изложения, варьирующего изысканную каллиграфию с чем-то экстремальным. «Это поиск не терминологии, а формы» - полагает художник, заостряясь на «точности движения и индивидуальности».
Александр Петровичев
КИРИЛЛ РУБЦОВ
«ЗРИТЕЛИ»
22.09.21 – 24.10.21
Диорама нескончаемых лиц, глаз и сдержанной мимики тысячи персонажей создаёт эффект чего-то нескончаемого и тотального, наполняя пространство нового замысла Кирилла Рубцова особой динамикой и сложной фокусировкой.
Рубцов – художник «короткометражных» историй, близких к комиксам, в данном случае уходит от излюбленного жанра и моделирует нечто новое, включая выставочное пространство в единое содержание своего сценария и завязывая в визуальный диалог, наблюдающих друг за другом зрителя и произведение. Здесь зритель из категории пассивной превращается в свою противоположность, в категорию особого, иногда повышенного интереса и внимания со стороны… произведения.
Столь модная сегодня манипуляция смыслов и перемена полюсов находит свои аналогии в феномене перевёрнутого сознания, где неумолимо стирается грань не только между верхом и низом, зрителем и актёром, но и между человеком и роботом, наделённым искусственным интеллектом. «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью», - поют роботы и созерцают нечто, происходящее на неведомом экране, пребывающим за кадром перевёрнутого сознания-сценария, отображающим наши телодвижения. Это «Пещера» Платона 2.0, но только тени в данном случае отбрасываем мы.
Некогда придуманные Рубцовым «роботы», лишенные антропоморфности голливудской матрицы и обнаруживающие свои прототипы в персонажах советских мультфильмов и научно-фантастических журналов того же исторического периода, адаптирует постсоветское сознание к новым неожиданным для него формам и содержаниям. Плотной массой, плечом к плечу, ряд за рядом, «роботы» заполняют пространство зрительного зала, следя за происходящим на сцене новой реальности, но реальности с уже негарантированным хеппи эндом.
Рубцов – художник «короткометражных» историй, близких к комиксам, в данном случае уходит от излюбленного жанра и моделирует нечто новое, включая выставочное пространство в единое содержание своего сценария и завязывая в визуальный диалог, наблюдающих друг за другом зрителя и произведение. Здесь зритель из категории пассивной превращается в свою противоположность, в категорию особого, иногда повышенного интереса и внимания со стороны… произведения.
Столь модная сегодня манипуляция смыслов и перемена полюсов находит свои аналогии в феномене перевёрнутого сознания, где неумолимо стирается грань не только между верхом и низом, зрителем и актёром, но и между человеком и роботом, наделённым искусственным интеллектом. «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью», - поют роботы и созерцают нечто, происходящее на неведомом экране, пребывающим за кадром перевёрнутого сознания-сценария, отображающим наши телодвижения. Это «Пещера» Платона 2.0, но только тени в данном случае отбрасываем мы.
Некогда придуманные Рубцовым «роботы», лишенные антропоморфности голливудской матрицы и обнаруживающие свои прототипы в персонажах советских мультфильмов и научно-фантастических журналов того же исторического периода, адаптирует постсоветское сознание к новым неожиданным для него формам и содержаниям. Плотной массой, плечом к плечу, ряд за рядом, «роботы» заполняют пространство зрительного зала, следя за происходящим на сцене новой реальности, но реальности с уже негарантированным хеппи эндом.
Александр Петровичев
COSMOSCOW
17.09.21 – 20.09.21
18 ХУДОЖНИКОВ
«ЗЕМЛЯ В ИЛЛЮМИНАТОРЕ»
18.08.21 – 19.09.21
КОНСТАНТИН БАТЫНКОВ, АЛЕКСАНДР ДЖИКИЯ, ДАРЬЯ КОНОВАЛОВА-ИНФАНТЕ, НИНА КОТЁЛ, АЛЕКСАНДР МАРЕЕВ (ЛИМ), МИХАИЛ МОЛОЧНИКОВ, АРКАДИЙ НАСОНОВ, АЛЕКСЕЙ ПОЛИТОВ & МАРИНА БЕЛОВА, АЛЕКСАНДР ПОНОМАРЁВ, МАРИНА РИН, ЕЛЕНА САМОРОДОВА & СЕРГЕЙ СОНИН, ВЛАДИМИР СИТНИКОВ, ВАСИЛИЙ СМИРНОВ, ЛЕОНИД ТИШКОВ, АНТОН ЧУМАК, СЕРГЕЙ ШУТОВ.
Если взглянуть на мир беспристрастно, отрешиться от всего кажущегося, сиюминутного и довериться не искусственно навязанной аксиоме, а внутреннему, не поддающемуся прямой артикуляции чувству, то неизбежно окажешься перед непростой дилеммой – Земля - шар или - плоский диск?
Нерешённость этой проблемы в контексте поражающих воображение достижений науки и удивляет и настораживает одновременно. Окончательная точка в этом вопросе плавно переходит в троеточие, а аксиома в теорему, требующую доказательства.
«Земля в иллюминаторе видна», пелось в одной советской песне конца прошлого столетия. Не искусственный интеллект, а именно иллюминатор с его округлым мировоззрением позволял увидеть из космоса Землю в необычном для стереотипа восприятия сплюснутом виде и почти целиком.
Однако привилегия лицезреть планету с большого расстояния доступна исключительно космонавтам, уклоняющимся от прямого ответа в описании её подлинной формы, что уводит от объективности и не даёт возможности воспроизвести то, чего мы не видим в силу непреодолимых обстоятельств и закона всемирного тяготения.
Всё это в совокупности заостряет интерес у неравнодушных землян, периодически меняющих своё представление о форме нашей планеты, несущейся вокруг солнца или зависающей в безвоздушном пространстве на спине огромной черепахи где-то посреди вселенной.
Если взглянуть на мир беспристрастно, отрешиться от всего кажущегося, сиюминутного и довериться не искусственно навязанной аксиоме, а внутреннему, не поддающемуся прямой артикуляции чувству, то неизбежно окажешься перед непростой дилеммой – Земля - шар или - плоский диск?
Нерешённость этой проблемы в контексте поражающих воображение достижений науки и удивляет и настораживает одновременно. Окончательная точка в этом вопросе плавно переходит в троеточие, а аксиома в теорему, требующую доказательства.
«Земля в иллюминаторе видна», пелось в одной советской песне конца прошлого столетия. Не искусственный интеллект, а именно иллюминатор с его округлым мировоззрением позволял увидеть из космоса Землю в необычном для стереотипа восприятия сплюснутом виде и почти целиком.
Однако привилегия лицезреть планету с большого расстояния доступна исключительно космонавтам, уклоняющимся от прямого ответа в описании её подлинной формы, что уводит от объективности и не даёт возможности воспроизвести то, чего мы не видим в силу непреодолимых обстоятельств и закона всемирного тяготения.
Всё это в совокупности заостряет интерес у неравнодушных землян, периодически меняющих своё представление о форме нашей планеты, несущейся вокруг солнца или зависающей в безвоздушном пространстве на спине огромной черепахи где-то посреди вселенной.
Александр Петровичев
НИНА КОТЁЛ
«НЕЗАЩИЩЁННЫЕ»
21.07.21 – 15.08.21
Тема «незащищённости» одна из доминирующих в современном искусстве. Тема не новая, развитая в своих многочисленных вариациях и априори актуальная вне зависимости от формального решения, нюансировки содержания и контекста.
Сегодня одним из наиболее распространённых социальных идентификаторов становится наличие антител в теле человека. Вся эта игра слов и смыслов моделирует очередную мифологему защищённости человека. Медицины, как таковой в этом динамичном дискурсе очень мало. Здесь речь об ином, о более знаковом и значительном, о культурных кодах, точнее об их снятии, о снятии привычного кожного покрова, «кожаных риз», защитного слоя с очень личного, сокровенного бытия.
В середине 90-х Нина Котёл начала формулировать в своём искусстве развёрнутый во времени художественный проект-наблюдение, обнаруживающий неожиданную сопричастность дням сегодняшним с их акцентировкой на «новой телесности».
Вообще, что делает Нина Котёл это всегда и прежде всего наблюдение, граничащее с созерцательностью, деликатно проникающей за покровы-оболочки привычного, удалённого на периферию повседневной значимости. Её взгляд сосредоточен на, казалось бы, малых и малозначимых формах, что лишь заостряет их восприятие, выявляя то, что не видится на расстоянии. Это её формат, её лексикон в определении реальности в выстраивании утончённого диалога с ней, в особом ракурсе её рассмотрения, в особой фокусировке на объекте, на его «теле».
С формальной точки зрения, Нина Котёл в традиции близкой к импрессионизму изображает очищенные ножом груши, кабачки, яблоки и прочие манящие своими жизненными соками плоды земного благоденствия. Но лишённые защитной оболочки и раскрываемые в содержательном плане vanitas фрукты и овощи воспринимаются как нечто незащищённое, оголённое и ранимое. Вся эта многообразная метафорика на этом уровне восприятия обнаруживаются неожиданные параллели с натюрмортами Виллем Клас Хеды с непременной спиралью кожуры разрезанного лимона, а так же развитым у Малых Голландцев принципа «присутствие-отсутствие» человека. Именно человек с его незащищённостью в пространстве агрессивной среды, незримо присутствует в как бы «натюрмортах» Нины Котёл, уходящей от нарратива собственной мифологемы в сторону воспроизведения очень личного взгляда, личного чувства и коммуникации с действительностью на языке многосложной метафоры.
Сегодня одним из наиболее распространённых социальных идентификаторов становится наличие антител в теле человека. Вся эта игра слов и смыслов моделирует очередную мифологему защищённости человека. Медицины, как таковой в этом динамичном дискурсе очень мало. Здесь речь об ином, о более знаковом и значительном, о культурных кодах, точнее об их снятии, о снятии привычного кожного покрова, «кожаных риз», защитного слоя с очень личного, сокровенного бытия.
В середине 90-х Нина Котёл начала формулировать в своём искусстве развёрнутый во времени художественный проект-наблюдение, обнаруживающий неожиданную сопричастность дням сегодняшним с их акцентировкой на «новой телесности».
Вообще, что делает Нина Котёл это всегда и прежде всего наблюдение, граничащее с созерцательностью, деликатно проникающей за покровы-оболочки привычного, удалённого на периферию повседневной значимости. Её взгляд сосредоточен на, казалось бы, малых и малозначимых формах, что лишь заостряет их восприятие, выявляя то, что не видится на расстоянии. Это её формат, её лексикон в определении реальности в выстраивании утончённого диалога с ней, в особом ракурсе её рассмотрения, в особой фокусировке на объекте, на его «теле».
С формальной точки зрения, Нина Котёл в традиции близкой к импрессионизму изображает очищенные ножом груши, кабачки, яблоки и прочие манящие своими жизненными соками плоды земного благоденствия. Но лишённые защитной оболочки и раскрываемые в содержательном плане vanitas фрукты и овощи воспринимаются как нечто незащищённое, оголённое и ранимое. Вся эта многообразная метафорика на этом уровне восприятия обнаруживаются неожиданные параллели с натюрмортами Виллем Клас Хеды с непременной спиралью кожуры разрезанного лимона, а так же развитым у Малых Голландцев принципа «присутствие-отсутствие» человека. Именно человек с его незащищённостью в пространстве агрессивной среды, незримо присутствует в как бы «натюрмортах» Нины Котёл, уходящей от нарратива собственной мифологемы в сторону воспроизведения очень личного взгляда, личного чувства и коммуникации с действительностью на языке многосложной метафоры.
Александр Петровичев
КОНСТАНТИН БАТЫНКОВ
«КАРФАГЕН»
17.06.21 – 18.07.21
В конце концов, Карфаген был разрушен, разрушен как образ, как навязчивое состояние и геополитическая паранойя древнеримской элиты. Впрочем, история города на этом не окончилась, разрушения «до основанья» не произошло, да и само место, вопреки римской традиции, не было распахано и посыпано солью. Жизнь Карфагена продолжилась, правда, в ином формате и при иной власти. Сейчас топоним Карфаген - туристическая достопримечательность пригорода Туниса. Ось истории ушла куда-то в сторону, завалив культурным слоем финикийскую цивилизацию, руины которой и по сей день выразительно молчат о многом.
Именно здесь, история визуализируется, переходя в легенду, в безусловную достоверность, априори присущую искусству, прозревающему в руинах прошлого особые смыслы и опору своей претензии на сопричастность вечности, альтернативе скоротечной жизни, сформулированной в своё время в ёмком, но сомнительном афоризме Гиппократа – «Vita brevis, ars longa».
Город как таковой, город-убежище, впервые придуманный Каином, изначально содержал генетический изъян и перспективу уничтожения, предопределённую поступком своего ветхого прародителя. И vita, и ars всегда рушились в одночасье, насыщая историю выразительнейшими артефактами, а искусство выдающимися осколками «былого величия». Иерусалим, Рим, Троя, Вавилон, Карфаген, Афины, Тир, Сидон, Капернаум, Пальмира…
Батынков из эпического ряда истории мировых катастроф выбрал «Карфаген» и с педантической точностью навигационной системы передал своё внутреннее восприятие осколка «Нового города», т.е. «Карфагена» в переводе с финикийского. Его руинированные пейзажи достоверны и убедительны, как убедителен художник в свободной интерпретации своего же представления о чём-либо, почему-то именуемого реальностью.
Именно здесь, история визуализируется, переходя в легенду, в безусловную достоверность, априори присущую искусству, прозревающему в руинах прошлого особые смыслы и опору своей претензии на сопричастность вечности, альтернативе скоротечной жизни, сформулированной в своё время в ёмком, но сомнительном афоризме Гиппократа – «Vita brevis, ars longa».
Город как таковой, город-убежище, впервые придуманный Каином, изначально содержал генетический изъян и перспективу уничтожения, предопределённую поступком своего ветхого прародителя. И vita, и ars всегда рушились в одночасье, насыщая историю выразительнейшими артефактами, а искусство выдающимися осколками «былого величия». Иерусалим, Рим, Троя, Вавилон, Карфаген, Афины, Тир, Сидон, Капернаум, Пальмира…
Батынков из эпического ряда истории мировых катастроф выбрал «Карфаген» и с педантической точностью навигационной системы передал своё внутреннее восприятие осколка «Нового города», т.е. «Карфагена» в переводе с финикийского. Его руинированные пейзажи достоверны и убедительны, как убедителен художник в свободной интерпретации своего же представления о чём-либо, почему-то именуемого реальностью.
Александр Петровичев
АЛЕКСАНДР ДЖИКИЯ
«КОНЁК-ГОРБУНОК»
12.05.21 – 13.06.21
С детства я испытывал странное чувство, читая "Конька-Горбунка". С одной стороны, стихи и сюжет были очень похожи на сказки Пушкина, особенно на "Сказку о Царе Салтане" и на "Золотого Петушка", с другой – я всё время спотыкался о нелепые словесные обороты, которые почему-то принято считать народными.
Именно поэтому сказка мне не нравилась до тех пор, пока я не прочитал первое издание "Конька-Горбунка", вышедшее при жизни Пушкина в 1832-м году. Оно разительно отличается от привычного нам текста. Оказывается, мы всю жизнь читали версию "Конька-Горбунка", вышедшую в 1856 году, где не менее 25% текста заменены и исправлены Ершовым в сторону радикального ухудшения первоначального варианта. Я благодарен Владимиру Абовичу Козаровецкому, издавшему версию "Конька-Горбунка" 1832 года и вернувшего сказке её изначальное чистое звучание. Или просто – вернувшего нам сказку.
Вчитываясь в текст 1832 года, я понял, что его можно проиллюстрировать, опираясь на народные картинки, ничтожная малость которых дошла до наших дней. Картинки эти, стилистически разнообразные, нарисованные непрофессиональными художниками, содержат в себе удивительно точные описания быта, прекрасно передают типы людей, животных и растений. Они несут в себе характер древнейшего, архаического искусства, орнаменталистики и наполнены лучезарным жизнелюбием, которого так не хватает в наше время.
Я "перевёл" эти картинки на язык прорезных чёрно-белых силуэтных изображений с неизбежными искажениями и необходимыми дополнениями, стараясь при этом не терять дух первичных изображений.
Серия выполнена в январе–апреле 2021 года.
Именно поэтому сказка мне не нравилась до тех пор, пока я не прочитал первое издание "Конька-Горбунка", вышедшее при жизни Пушкина в 1832-м году. Оно разительно отличается от привычного нам текста. Оказывается, мы всю жизнь читали версию "Конька-Горбунка", вышедшую в 1856 году, где не менее 25% текста заменены и исправлены Ершовым в сторону радикального ухудшения первоначального варианта. Я благодарен Владимиру Абовичу Козаровецкому, издавшему версию "Конька-Горбунка" 1832 года и вернувшего сказке её изначальное чистое звучание. Или просто – вернувшего нам сказку.
Вчитываясь в текст 1832 года, я понял, что его можно проиллюстрировать, опираясь на народные картинки, ничтожная малость которых дошла до наших дней. Картинки эти, стилистически разнообразные, нарисованные непрофессиональными художниками, содержат в себе удивительно точные описания быта, прекрасно передают типы людей, животных и растений. Они несут в себе характер древнейшего, архаического искусства, орнаменталистики и наполнены лучезарным жизнелюбием, которого так не хватает в наше время.
Я "перевёл" эти картинки на язык прорезных чёрно-белых силуэтных изображений с неизбежными искажениями и необходимыми дополнениями, стараясь при этом не терять дух первичных изображений.
Серия выполнена в январе–апреле 2021 года.
Александр Джикия
DA!MOSCOW
19.05.21 – 23.05.21
«МУЗЕЙ ГАГАРИНА»
08.04.21 – 09.05.21
КОНСТАНТИН БАТЫНКОВ, АЛЕКСЕЙ ГИНТОВТ, АЛЕКСАНДР ГРАДОБОЕВ, АЛЕКСАНДР ДЖИКИЯ, АЛЕКСЕЙ ДЬЯКОВ, НИНА КОТЁЛ, ДАРЬЯ КРОТОВА, АЛЕКСАНДР МАРЕЕВ (ЛИМ), АРКАДИЙ НАСОНОВ, АЛЕКСЕЙ ПОЛИТОВ & МАРИНА БЕЛОВА, АЛЕКСАНДР ПОНОМАРЁВ, МАРИНА РИН, КИРИЛЛ РУБЦОВ, ЕЛЕНА САМОРОДОВА & СЕРГЕЙ СОНИН, ЛЕОНИД ТИШКОВ, АНТОН ЧУМАК.
Шестьдесят лет назад Гагарин разомкнул небо и на корабле “Восток-1” вышел в открытый космос. Планета узнала нового героя, история включила новый хронометраж, космос стал ближе, а землян, рожденных в апреле 61-го стали называть ”Юриями”.
Кристаллизация идеи состоялась. В непрерывном режиме началось освоение таинственного пространства, доселе хорошо известного лишь писателям фантастам, мечтателям космистам, учёным теоретикам и художникам авангардистам.
«Музей Гагарина» - это не экскурс в историю, подкреплённый дошедшими до нас артефактами из личной биографии.
«Музей Гагарина» - это история, пережившая документалистику газетных публикаций, сетевых викивидений и прочих сочинений на заданную тему.
«Музей Гагарина» - это реальность, перешедшая из категории абстрактной «достоверности» в категорию многосложной легенды, мифа и даже эпоса.
Шестьдесят лет назад Гагарин разомкнул небо и на корабле “Восток-1” вышел в открытый космос. Планета узнала нового героя, история включила новый хронометраж, космос стал ближе, а землян, рожденных в апреле 61-го стали называть ”Юриями”.
Кристаллизация идеи состоялась. В непрерывном режиме началось освоение таинственного пространства, доселе хорошо известного лишь писателям фантастам, мечтателям космистам, учёным теоретикам и художникам авангардистам.
«Музей Гагарина» - это не экскурс в историю, подкреплённый дошедшими до нас артефактами из личной биографии.
«Музей Гагарина» - это история, пережившая документалистику газетных публикаций, сетевых викивидений и прочих сочинений на заданную тему.
«Музей Гагарина» - это реальность, перешедшая из категории абстрактной «достоверности» в категорию многосложной легенды, мифа и даже эпоса.
Александр Петровичев
ПРОГРАММА АРТ МОСКВА & РОССИЙСКИЙ АНТИКВАРНЫЙ САЛОН
21.04.21 – 25.04.21
НИКОЛАЙ НАСЕДКИН
«ЛИЧНАЯ ИСТОРИЯ»
03.03.21 – 04.04.21
Моя личная история – это незавершенный диалог с отцом, матерью, друзьями и близкими мне людьми, которых уже нет на свете. Этот диалог не прерывается с их уходом...
Умирать легче с сознанием, что избитые истины и простые дела – посадил дерево, родил ребенка, что-то нарисовал, сделал какие-то фильмы – и есть самое важное в жизни.
Умирать легче с сознанием, что избитые истины и простые дела – посадил дерево, родил ребенка, что-то нарисовал, сделал какие-то фильмы – и есть самое важное в жизни.
Николай Наседкин
АЛЕКСЕЙ ГИНТОВТ
«АНГАРА»
28.01.21 – 28.02.21
Месторазвитие – сочетание физического пространства и последовательности исторических смыслов, органическое единство народа и территории его проживания. «Социально-историческая среда и ее территория должны слиться для нас в единое целое, в географический индивидуум или ландшафт», по слову создателя термина «месторазвитие» евразийца П.Н. Савицкого.
Пейзаж – начало космоса, упорядоченного представления о пространстве, о месторазвитии духа, – раз начавшись, не заканчивается нигде, сообщает природе вид порядка, структуры, «организованного и упорядоченного целого». Безразмерность – не количественная, но качественная характеристика Русского пространства, где встреча с историей произошла, обнаружение и выявление закономерности представляется задачей трудной, почти невыполнимой. Интуиция художника, опыт активного проживания в том самом пространстве той самой истории диктуют нетривиальные методы повествования о нем. Тектоника тактильного – последняя степень простоты: белый лист, рука художника наносит краску, пространство вылепляется через погружение вовнутрь, через концентрацию на скрытых аспектах той действительности, которая дана здесь и сейчас. Космическое сознание развертывается не вширь, а вглубь, внутрь человеческого субъекта.
Река — ракета «Ангара».
Пейзаж – начало космоса, упорядоченного представления о пространстве, о месторазвитии духа, – раз начавшись, не заканчивается нигде, сообщает природе вид порядка, структуры, «организованного и упорядоченного целого». Безразмерность – не количественная, но качественная характеристика Русского пространства, где встреча с историей произошла, обнаружение и выявление закономерности представляется задачей трудной, почти невыполнимой. Интуиция художника, опыт активного проживания в том самом пространстве той самой истории диктуют нетривиальные методы повествования о нем. Тектоника тактильного – последняя степень простоты: белый лист, рука художника наносит краску, пространство вылепляется через погружение вовнутрь, через концентрацию на скрытых аспектах той действительности, которая дана здесь и сейчас. Космическое сознание развертывается не вширь, а вглубь, внутрь человеческого субъекта.
Река — ракета «Ангара».
Алексей Гинтовт