Алёна, это первая твоя выставка в Крокин галерее, можно сказать, знакомство. Знакомство с пространством, которое на определённое время отдано тебе в почти безраздельное пользование. Выставка называется «Самые удалённые» – это как раз о пространствах. Исходя из твоих слов, пространства эти весьма условны, как, впрочем, и название выставки. И всё же чем определены эти загадочные пространства? Имеют ли они, пусть и отвлечённые, какие-то границы?
Мне интересно создавать пространства, и для художника здесь нет ничего необычного. Формальная составляющая (конструкция и композиция) для меня играет не последнюю роль. При этом не важно, лист это или само пространство экспозиции. Одна из моих задач – найти своеобразное соподчинение заданного места, в конкретном случае – залов галереи, моей художественной идее, определяемой внутренними мотивами. Что же касается изображаемых мною «несуществующих пространств», то ситуация с ними не однозначна. С одной стороны, они лишены какого-либо адреса, у них нет никакого географического положения. С другой же, сам факт их возникновения в моих работах всё же определен импульсом, эмоцией, вызванной чем-то весьма конкретным. Вариант сопряжения видимого и невидимого, конкретного и абстрактного. Иногда это компиляция, «внутренний коллаж».
Если я правильно понимаю, ты ищешь (или выстраиваешь) особое диалоговое пространство двух автономных величин, внутренней и внешней?
Да, верно, я ищу взаимодействия, контакта между «внутренним» и «внешним». Эти мои работы лишены нарратива. Здесь сюжетом становится пластическая тема, организующая собственное пространство. Зритель, войдя на территорию выставки, оказывается в особой структуре, он попадает в неё сразу, как попадают в некое действо – это своего рода спектакль, предопределённый мною как автором и как режиссёром. И в этот самый момент акцентируются не столько частные случаи, не конкретные работы, а пространство как целое. В качестве пояснения отмечу, что для меня в создании этой выставки некими путеводителями были два литературных произведения, это произведения о путешествии, о пути героя: «Одиссея» Гомера и «Улисс» Джойса. В одном случае речь идёт об архетипическом, общем, где масштаб больше, по крайней мере, он больше индивидуального. А в другом – о предельно личностном, о личном переживании в человеческом масштабе.
То есть пространство твоих графических произведений предопределено общей «сценографией» и будет зависеть от неё?
Только в определённой степени. Для меня очень важно сделать художественное высказывание наиболее полным и качественным. А выразительных средств хватает всегда. Мне интересен такой формат выстраивания отношения со зрителем, при котором он погружается в созданное мною пространство, причём сразу, как только он оказался внутри экспозиции, пока не разобрался, что к чему – вот такая любовь с первого взгляда, чистая эмоция. Подобного желает абстрактное искусство. Но то, чем занимаюсь я сегодня, всё же балансирует на стыке абстрактного и конкретного. Хотя это достаточно сложный момент. В этой выставке будет много работ из серии «Ghost city», это собирательный образ некого города. Большинство из представленного здесь ближе к чему-то конкретному, когда-то видимому. Мне интересно то, что каждый смотрящий узнаёт в этом своё, создаёт свой образ, погружается в неведомые мне как автору личные ассоциации. И зрители узнают эти несуществующие города как «именно те». Если и возможно говорить о конкретике, то только о конкретике многообразного восприятия. Это что-то, на уровне индивидуального распознавания не определённое (изначально, на уровне импульса, это были мои личные впечатления от окружающего). Меня всегда интересовали состояния. Если сегодня на моих листах ты видишь какой-нибудь условный «пейзаж», то до этого я изображала условных «людей». И, опять же, не людей, а состояния, с ними связанные, и состояния эти вызывали у зрителя активную, но и, на мой взгляд, вполне предсказуемую реакцию. При этом то, что понимается под «иллюстративностью», тогда присутствовало достаточно прямо. Однако мне показалось, что это не совсем то, что я хочу реализовать своим искусством: хотелось уйти с поверхности вглубь, обратиться к иному плану переживания – к области памяти. Хотелось усложнить себе задачу. Ведь прежняя иллюстративность была изначально обречена на предсказуемую реакцию. Хотелось чего-то иного.
Это твои собственные «прозрения»?
Мои, конечно, но и не совсем. Я училась в Полиграфическом институте у Александра Андреевича Ливанова. Среди всего прочего, он научил меня, как смотреть любую выставку. Оказалось, это большой универсальный принцип восприятия реальности. Он говорил: «Ты не подходи к каждой работе, ты просто иди прямо, включай боковое зрение и останавливайся на том, что тебя привлечёт, смотри, читай, изучай. Это и есть твоё, оно тебе понятно». Так же и в отношении моих работ: зритель волен сам признать их «своим» и «не своим», узнать в них нечто или пройти мимо. Внимание – это такой момент, на котором держится практически всё. Ливанов научил меня различать зрение обыденное и необыденное. Стереотипное, или обыденное зрение «не видит», оно как бы замещает видимое его описанием, навязанной данностью, концепцией, если угодно. Необыденное зрение – зрение как раз внимательное, потому что при его помощи тебе нужно увидеть «по-настоящему». Оно же есть и художественное, поэтическое зрение. То есть когда я что-то рисую, я это ещё не узнаю и не называю: узнать могу только после того, как изображу. Ты знакомишься с предметом или явлением через полное его освоение, с нуля, эмпирически, методом погружения и распознания. Как в первый раз.
Алёна, а тебе важно быть понятной?
Скажу так: понятной – нет, а понятой – да. Я, безусловно, ценю зрителя, ценю его реакцию на произведение – именно это взаимодействие и может породить новый смысл, новое пространство. Делать умышленно понятное я не могу, я далеко не об этом и не для этого. Как раз интересно предоставить зрителю полную свободу перемещения и понимания. Это не игра в «угадайку», у изображённого здесь нет, как я уже говорила, какой-либо географии: это результат некоего образного собирательства, мотивируемого далеко не всегда подвластным описанию переживанием или настроением. Искать здесь чего-то конкретного бессмысленно, однако когда что-то находят – это хорошо, потому что это ведь и есть то самое личное. Неожиданный эффект дежавю, который не может быть заложен изначально. Поэтому как оно сложится, какова будет реакция зрителя, для меня остаётся загадкой.
Ты как-то упомянула о неких видимых и невидимых сущностях. Тебе как художнику, как мыслителю интересно заглядывать в эту, так сказать, тонкую материю, а может уже и не материю? Что тебе это даёт?
Мое первое образование — естественнонаучное. Я биолог, генетик. При этом в науке меня больше всего воодушевляла её внутренняя философия, её теоретические построения. Практика интересовала меньше, в ней больше прозы, прагматизма и педантичности. Полёта мысли значительно больше на уровне теории. В реальности ведь далеко не всё можно увидеть в микроскоп, а в теории можно увидеть гораздо больше, даже «самое удалённое». При этом здесь не столько игра интеллекта, сколько интуитивное прозрение. Порой всё происходит, как в искусстве, самым непонятным образом. И лишь потом это интуитивное прозрение материализуется, оформляется и становится понятным окружающим. Один из основных биогенетических законов биологии – закон Геккеля-Мюллера. В этом законе говорится, что каждое живое существо в своем индивидуальном развитии повторяет этапы, пройденные всем его видом. И работает этот закон не только в физиологической жизни: в каждом индивидууме содержится весь опыт, пройденный его предками – это потрясает! Это говорит о том, что мы сами собой знаем гораздо больше, чем видим и понимаем. Вот к чему выше упомянутые «Одиссея» и «Улисс». Каждый из нас – и Одиссей, и Улисс. И это самое интересное – узнавать через себя весь мир, и моя задача – создать для этого художественное пространство. Наверное, биолог во мне так и сидит, это мой способ познания мира. У учёного, к слову, нет оценочного подхода в познании мира, что-то определить он может только после того, как получит результат исследования (это мне близко). Это не стереотипный подход. И пришла я к Ливанову потому, что подход у него был такой же, но уже художественный. То есть когда ты что-то хочешь увидеть по-настоящему и не можешь это назвать, ты удивляешься и начинаешь это изучать с самого начала, как будто ты никогда этого не видел.
Можно ли твой художественный метод назвать методом непрерывного распознавания?
Да, конечно, именно так. Я всё время нахожусь в поисках уходящей и возвращающейся реальности. Могу пояснить одним из комментариев к трактату Лао Цзи « Дао децзин»
«Великим называется уходящее
Уходящим называется удалённое
А удалённым называется возвращающееся.»
А за название этой выставки «Самые удалённые» — спасибо группе «Корабль». Они были и остаются настоящими «даосами».