Москва, Климентовский пер. 9/1
АЛЕКСАНДР ПОНОМАРЕВ
«УВОДЯЩИЕ ОЧЕРТАНИЯ»
10.11.11- 11.12.11
ВЛАДИМИР СИТНИКОВ
«РУКИ-ВВЕРХ»
06.10.11-06.11.11
Предметный мир, проходящий перед нашими глазами бесконечным парадом всевозможных форм и событий, мы воспринимаем как фильм о нас и с нашим участием, под условным названием 'Вариации на тему жизни и смерти'. Пасьянсы, составляющиеся перед нашим внутренним взором, невольно соотносятся с нашими ожиданиями и представлениями о мире. Материальное и ирреальное, подобно свету и тени, ложатся на предметы, делая их более выпуклыми и создавая особое символическое измерение.
Из вереницы образов, воспринимаемых нами пассивно, выныривают некоторые формы-сигналы, относимые подсознанием к категории нежелательных или даже опасных. Такого рода визуально-смысловое тестирование совершается постоянно в качестве проверки психо-физиологических рефлексов, где частота возникновения одного и того же мотива задается числом его упоминаний в разнообразных контекстах. Актуальность того или иного образа-объекта можно не только наблюдать, но и ощущать ее физически как навязчивую идею. Об этом принято говорить - 'витает в воздухе'. Действительно, прямо из воздуха вокруг предмета возникает вполне материальная аура.
Особенное беспокойство вызывают табуированные, вытесняемые нашим повседневным сознанием образы смерти (взять к примеру мотив мертвой головы - идущий буквально от Адама), прививаемые искусством публике. В данном случае срабатывает механизм раздвоения сознания (любопытство и страх), где на авансцену выходит детско-архаическое сознание, а рационально-логическое временно подавляется. Первое - автоматически переводит страхи в плоскость 'игры' и таким образом активизирует наше художественное восприятие.
Степень популярности какого бы то ни было объекта и его модификаций регулируется массовой культурой в модной хронике с присущим ей интересом к всевозможным аксессуарам. Современное искусство все более стремительно движется в направлении моды и дизайна, от модернизма его самого породившего. На передний план снова, в той или иной форме, выходит - Техника, если подразумевать под этим понятием сторону искусства, сопоставимую с нынешним дизайном. Примат формы подтверждается известным мнением о том, что хорошую форму можно наполнить практически любым содержанием, а в случае, если мы продолжим эту мысль - она вообще не нуждается в содержании. Она его просто замещает, так сказать - символизирует. Если оружие не заряжено, то оно все равно опасно, даже как символ. Возникает хорошо знакомый в современном потребительском обществе эффект логотипа (своего рода плацебо), когда образ работает сам на себя.
Современное искусство, слитное с художественным рынком, в качестве объекта биржевых операций (вложений и спекуляций) занято постоянным визуальным тестированием публики, предлагая ей те или иные пиктографические продукты-символы и их комбинации, например узнаваемые 'дорогие' и новые 'экспериментальные' образцы (авангардистский продукт). Создатель продукта - художник превращается в свою собственную торговую марку, - опредмечивается, оставаясь художником только номинально. Коньюнктура художественного рынка в качестве регулирующей инстанции парадоксальным образом регламентирует степень свободы его действий. Таким образом, мы подошли к базовому понятию свободы, необходимой для создания художественного продукта. Казалось бы, лишь один шаг отделяет нас от чего-то романтического, сами собой в подсознании возникают картины времен покорения 'дикого запада'. Именно антураж вестерна вызывает к жизни идеализированную картинку-галлюцинацию воплощенной идеи свободы. Этот наивный символ, сгущаясь до состояния логотипа, материализуется с фатальной неизбежностью в виде парящего в свободном пространстве револьвера.
Игры с предметами, как и участие в ритуалах, начатые первобытным человеком продолжаются и в актуальном искусстве. Первобытная магия предмета даже на уровне петроглифа-пиктограмы сохраняет свою способность толкования и интерпретации ('Символы и Эмблематы' Петровского времени и гораздо более ранние европейские образцы), где уже заданы трактовки изображений и определенные реакции на каждый их тип. 'Мертвая натура', она же 'тихая жизнь' времен эпохи барокко дает многочисленные картинки-загадки на тему Vanitas. Авангард (взять к примеру Маринетти) культивирует разрушительно-очистительно-созидательный пафос Творческого акта, сосредотачиваясь главным образом на первом (культ машины), радикализирует общественную ситуацию, как бы объявляя войну самому Искусству.
Но всякая война не бесконечна, ее сменяет мир, где господствует 'счастье потребления'. Фиксированный на предмете поп-арт оставил в свою очередь галерею образов, в которой портреты предметов, пожалуй, превалируют над портретами реальных персон. Таким образом, сам предмет превращается в 'звезду', вызывающую бурный прилив адреналина у зрителя, а Вещь приобретает Статус, равный своему денежному эквиваленту, гарантированному рынком искусства. Репертуар вещей (в сравнении с набором предметов классического натюрморта) становится заметно более прагматичным (долларовые банкноты, автомобили, музыкальные автоматы и телевизоры, фастфуд, коммикс и, конечно, револьвер), расширяя при этом рамки жанра. Возникающая с новой силой тема вестерна - Элвис-ковбой являет собой воплощеную поп-икону творческой свободы.
Вещи, по сути дела, уже не нуждаются в собственном носителе, они освобождаются от всякой связи с ним, и более того, начинают доминировать в партнерстве, задавая стиль поведения.
Тема вестерна отнюдь не случайно перекликается с классической иерархией истории искусств. Сложившись исторически как наука в Западной Европе, история искусства до сих пор остается абсолютно Европоцентричной (включая Новый Свет). Таким образом основной сценой и ареной художественного рынка остается Запад, а его прагматично-потребительское отношение с другими культурными контекстами до сих пор хранит следы колониальных времен. Взаимодействие культур происходит на формально-поверхностном уровне, в смысле интереса ко всему экзотическому. Таким образом можно сказать, что история мирового искусства разворачивается, особенно начиная с 60-х годов, в жанре вестерна и под его девизом.
Действительно вся история цивилизации представляет собой по сути историю войн и военного соперничества, начиная от технических проектов Леонардо (из числа получивших признание при его жизни, был осуществлен всего лишь один - проект пистолета заводившегося ключом), то вполне объяснима и тема, и актуальность настоящего проекта.
Из вереницы образов, воспринимаемых нами пассивно, выныривают некоторые формы-сигналы, относимые подсознанием к категории нежелательных или даже опасных. Такого рода визуально-смысловое тестирование совершается постоянно в качестве проверки психо-физиологических рефлексов, где частота возникновения одного и того же мотива задается числом его упоминаний в разнообразных контекстах. Актуальность того или иного образа-объекта можно не только наблюдать, но и ощущать ее физически как навязчивую идею. Об этом принято говорить - 'витает в воздухе'. Действительно, прямо из воздуха вокруг предмета возникает вполне материальная аура.
Особенное беспокойство вызывают табуированные, вытесняемые нашим повседневным сознанием образы смерти (взять к примеру мотив мертвой головы - идущий буквально от Адама), прививаемые искусством публике. В данном случае срабатывает механизм раздвоения сознания (любопытство и страх), где на авансцену выходит детско-архаическое сознание, а рационально-логическое временно подавляется. Первое - автоматически переводит страхи в плоскость 'игры' и таким образом активизирует наше художественное восприятие.
Степень популярности какого бы то ни было объекта и его модификаций регулируется массовой культурой в модной хронике с присущим ей интересом к всевозможным аксессуарам. Современное искусство все более стремительно движется в направлении моды и дизайна, от модернизма его самого породившего. На передний план снова, в той или иной форме, выходит - Техника, если подразумевать под этим понятием сторону искусства, сопоставимую с нынешним дизайном. Примат формы подтверждается известным мнением о том, что хорошую форму можно наполнить практически любым содержанием, а в случае, если мы продолжим эту мысль - она вообще не нуждается в содержании. Она его просто замещает, так сказать - символизирует. Если оружие не заряжено, то оно все равно опасно, даже как символ. Возникает хорошо знакомый в современном потребительском обществе эффект логотипа (своего рода плацебо), когда образ работает сам на себя.
Современное искусство, слитное с художественным рынком, в качестве объекта биржевых операций (вложений и спекуляций) занято постоянным визуальным тестированием публики, предлагая ей те или иные пиктографические продукты-символы и их комбинации, например узнаваемые 'дорогие' и новые 'экспериментальные' образцы (авангардистский продукт). Создатель продукта - художник превращается в свою собственную торговую марку, - опредмечивается, оставаясь художником только номинально. Коньюнктура художественного рынка в качестве регулирующей инстанции парадоксальным образом регламентирует степень свободы его действий. Таким образом, мы подошли к базовому понятию свободы, необходимой для создания художественного продукта. Казалось бы, лишь один шаг отделяет нас от чего-то романтического, сами собой в подсознании возникают картины времен покорения 'дикого запада'. Именно антураж вестерна вызывает к жизни идеализированную картинку-галлюцинацию воплощенной идеи свободы. Этот наивный символ, сгущаясь до состояния логотипа, материализуется с фатальной неизбежностью в виде парящего в свободном пространстве револьвера.
Игры с предметами, как и участие в ритуалах, начатые первобытным человеком продолжаются и в актуальном искусстве. Первобытная магия предмета даже на уровне петроглифа-пиктограмы сохраняет свою способность толкования и интерпретации ('Символы и Эмблематы' Петровского времени и гораздо более ранние европейские образцы), где уже заданы трактовки изображений и определенные реакции на каждый их тип. 'Мертвая натура', она же 'тихая жизнь' времен эпохи барокко дает многочисленные картинки-загадки на тему Vanitas. Авангард (взять к примеру Маринетти) культивирует разрушительно-очистительно-созидательный пафос Творческого акта, сосредотачиваясь главным образом на первом (культ машины), радикализирует общественную ситуацию, как бы объявляя войну самому Искусству.
Но всякая война не бесконечна, ее сменяет мир, где господствует 'счастье потребления'. Фиксированный на предмете поп-арт оставил в свою очередь галерею образов, в которой портреты предметов, пожалуй, превалируют над портретами реальных персон. Таким образом, сам предмет превращается в 'звезду', вызывающую бурный прилив адреналина у зрителя, а Вещь приобретает Статус, равный своему денежному эквиваленту, гарантированному рынком искусства. Репертуар вещей (в сравнении с набором предметов классического натюрморта) становится заметно более прагматичным (долларовые банкноты, автомобили, музыкальные автоматы и телевизоры, фастфуд, коммикс и, конечно, револьвер), расширяя при этом рамки жанра. Возникающая с новой силой тема вестерна - Элвис-ковбой являет собой воплощеную поп-икону творческой свободы.
Вещи, по сути дела, уже не нуждаются в собственном носителе, они освобождаются от всякой связи с ним, и более того, начинают доминировать в партнерстве, задавая стиль поведения.
Тема вестерна отнюдь не случайно перекликается с классической иерархией истории искусств. Сложившись исторически как наука в Западной Европе, история искусства до сих пор остается абсолютно Европоцентричной (включая Новый Свет). Таким образом основной сценой и ареной художественного рынка остается Запад, а его прагматично-потребительское отношение с другими культурными контекстами до сих пор хранит следы колониальных времен. Взаимодействие культур происходит на формально-поверхностном уровне, в смысле интереса ко всему экзотическому. Таким образом можно сказать, что история мирового искусства разворачивается, особенно начиная с 60-х годов, в жанре вестерна и под его девизом.
Действительно вся история цивилизации представляет собой по сути историю войн и военного соперничества, начиная от технических проектов Леонардо (из числа получивших признание при его жизни, был осуществлен всего лишь один - проект пистолета заводившегося ключом), то вполне объяснима и тема, и актуальность настоящего проекта.
Владимир Ситников
КАРИЛЛ АЛЕКСАНДРОВ
«КОЛОДЕЦ»
08.09.11-02.10.11
5 ответов Кирилла Александрова на вопросы Александра Петровичева о выставке
Крокин галерея уже не впервые показывает ваши объекты на своих выставках, выставках преимущественно групповых, тематических или арт-ярмарках. В данном случае речь идёт о персональной. Собственно, эта выставка ни есть презентация вашего искусства как такового. Вас прекрасно знают. И в тоже время: Вы всегда, точнее ваше искусство захватывает этакой диковинностью, чем-то непонятным, но всегда интригующим глубиной конструкторского мышления и решения. Оно, с одной стороны, укоренено в традиции авангарда, в традиции конструктивизма. С другой же, оно преодолевает их гравитационное поле и реализует себя в ином, в современном контексте. Вы воспринимаете себя современным автором?
Александров Хочу им быть!
Название вашей выставки "Колодец". Название достаточно ёмкое, сильно корреспондирующее ко всему, что вы делаете. Как возникло это название или сама идея выставки?
Оно возникло как-то случайно. Первоначально название было иное. Потом показалось, что работа под названием "Колодец" станет основной на этой выставке. Отсюда и название, хотя эта работа несколько выпадает из контекста всего остального. Вообще, большинство моих работ увязать каким-то смысловым или формальным единством не получается. Я люблю делать то, что не делал раньше. Мне интересна работа здесь и сейчас. Думать о контекстах, о взаимоотношениях с другими произведениями не получается. Потом, конечно, меня это заботит, но это уже потом. Мне интересен сам процесс делания, без оглядки на результат, но обстоятельно. С другой стороны, я завидую людям, которые нашли свою тему, Я тоже искал эту тему, стилистику, но очень быстро понял, что эта тема у меня долго не задержится. Она мне быстро надоедает. Отсюда всё, что я делаю как бы внесистемно, не похоже одно на другое. При близком рассмотрении так оно и есть. Издалека, не знаю.
То, что вы делаете, действительно собирательный образ. При этом отдельные объекты очень и очень многое говорят о вас и заключаю в себе и метафору и конструкцию, которая опять же и форма и содержание. Помните из детства полусказка-полубыль о том, что и днём из колодца видны звёзды? Это совершенно эстетская конструкция - метафора. Она, на мой взгляд, более эстетская, чем многие ваши прежние работы. Я бы сопоставил ваш "Колодец" с вашей же "Хедой". Эти вещи одного формата?
Отчасти. Задачи такой у меня не было. Так получилось. Это абсолютно новая идея. Тоже самое можно сказать и о других объектах, которые я готовлю к выставке. Что это будут за объекты, не знаю. Скорее всего, тщательно планируемый экспромт. А может вообще ничего не получится. У меня сейчас очередной кризис. В искусстве это бывает. Частота этих кризисов заведомо превышает частоту экономических. Но их последствия не столь очевидны для окружающих. Многое не выходит за пределы мастерской, а некоторое за пределы моего сознания. Меня многие идеи просто изводят. Иногда идея зреет долго, мучительно, иногда довольно стремительно. В общем, всё как у всех. Чтобы перейти к чему-то иному, надо завершить настоящее. Эта настоящее просто мешает, его просто надо реализовать.
Сейчас стала всё более распространяться практика, когда художник оказывается лишь творцом идеи. Реализует же её в материале кто-то иной, с руками, умением, но без имени
Я так завидую тем, кто сам не умеет забивать гвозди, завинчивать шурупы, а делает только "чистые" проекты. Ведь я тоже мало чего умею. Просто смотрю, как делают другие, учусь у них. Иногда эти другие раздражают своим неумением. Просто хочется отобрать у них напильник и сделать всё самому. Сам художник и только он знает, как закручивать шуруп. Если криво, то это специально, таков замысел. Когда делаешь все сам, материал подсказывает решение. Но это отнимает кучу времени. На "Колодец" ушло месяца два. И это немного. Поэтому и объектов за короткий промежуток времени много не бывает.
На выставке вы будете показывать графические листы. Это самостоятельные произведения или они, так или иначе, корреспондируют к вашим объектам?
По всякому. Отчасти это графическое изображение идеи, не реализованной в материале. Некие проекты, замыслы. Я ищу лёгкие пути, пытаюсь избежать материала, но пока не получается. А с бумагой у меня давние отношения. Я окончил Полиграфический институт и по образованию художник книги. Но моё окончание института совпало с очередным экспериментом государства по экономии бумаги, и многие даже маститые художники книги остались без работы. Мой отец скульптор подкинул мне работу. Это было где-то перед началом Перестройки. Потом госзаказы кончились, и началось свободное искусство, собственно то, чем я занимаюсь все эти годы, то, что я собираюсь показать на выставке.
Крокин галерея уже не впервые показывает ваши объекты на своих выставках, выставках преимущественно групповых, тематических или арт-ярмарках. В данном случае речь идёт о персональной. Собственно, эта выставка ни есть презентация вашего искусства как такового. Вас прекрасно знают. И в тоже время: Вы всегда, точнее ваше искусство захватывает этакой диковинностью, чем-то непонятным, но всегда интригующим глубиной конструкторского мышления и решения. Оно, с одной стороны, укоренено в традиции авангарда, в традиции конструктивизма. С другой же, оно преодолевает их гравитационное поле и реализует себя в ином, в современном контексте. Вы воспринимаете себя современным автором?
Александров Хочу им быть!
Название вашей выставки "Колодец". Название достаточно ёмкое, сильно корреспондирующее ко всему, что вы делаете. Как возникло это название или сама идея выставки?
Оно возникло как-то случайно. Первоначально название было иное. Потом показалось, что работа под названием "Колодец" станет основной на этой выставке. Отсюда и название, хотя эта работа несколько выпадает из контекста всего остального. Вообще, большинство моих работ увязать каким-то смысловым или формальным единством не получается. Я люблю делать то, что не делал раньше. Мне интересна работа здесь и сейчас. Думать о контекстах, о взаимоотношениях с другими произведениями не получается. Потом, конечно, меня это заботит, но это уже потом. Мне интересен сам процесс делания, без оглядки на результат, но обстоятельно. С другой стороны, я завидую людям, которые нашли свою тему, Я тоже искал эту тему, стилистику, но очень быстро понял, что эта тема у меня долго не задержится. Она мне быстро надоедает. Отсюда всё, что я делаю как бы внесистемно, не похоже одно на другое. При близком рассмотрении так оно и есть. Издалека, не знаю.
То, что вы делаете, действительно собирательный образ. При этом отдельные объекты очень и очень многое говорят о вас и заключаю в себе и метафору и конструкцию, которая опять же и форма и содержание. Помните из детства полусказка-полубыль о том, что и днём из колодца видны звёзды? Это совершенно эстетская конструкция - метафора. Она, на мой взгляд, более эстетская, чем многие ваши прежние работы. Я бы сопоставил ваш "Колодец" с вашей же "Хедой". Эти вещи одного формата?
Отчасти. Задачи такой у меня не было. Так получилось. Это абсолютно новая идея. Тоже самое можно сказать и о других объектах, которые я готовлю к выставке. Что это будут за объекты, не знаю. Скорее всего, тщательно планируемый экспромт. А может вообще ничего не получится. У меня сейчас очередной кризис. В искусстве это бывает. Частота этих кризисов заведомо превышает частоту экономических. Но их последствия не столь очевидны для окружающих. Многое не выходит за пределы мастерской, а некоторое за пределы моего сознания. Меня многие идеи просто изводят. Иногда идея зреет долго, мучительно, иногда довольно стремительно. В общем, всё как у всех. Чтобы перейти к чему-то иному, надо завершить настоящее. Эта настоящее просто мешает, его просто надо реализовать.
Сейчас стала всё более распространяться практика, когда художник оказывается лишь творцом идеи. Реализует же её в материале кто-то иной, с руками, умением, но без имени
Я так завидую тем, кто сам не умеет забивать гвозди, завинчивать шурупы, а делает только "чистые" проекты. Ведь я тоже мало чего умею. Просто смотрю, как делают другие, учусь у них. Иногда эти другие раздражают своим неумением. Просто хочется отобрать у них напильник и сделать всё самому. Сам художник и только он знает, как закручивать шуруп. Если криво, то это специально, таков замысел. Когда делаешь все сам, материал подсказывает решение. Но это отнимает кучу времени. На "Колодец" ушло месяца два. И это немного. Поэтому и объектов за короткий промежуток времени много не бывает.
На выставке вы будете показывать графические листы. Это самостоятельные произведения или они, так или иначе, корреспондируют к вашим объектам?
По всякому. Отчасти это графическое изображение идеи, не реализованной в материале. Некие проекты, замыслы. Я ищу лёгкие пути, пытаюсь избежать материала, но пока не получается. А с бумагой у меня давние отношения. Я окончил Полиграфический институт и по образованию художник книги. Но моё окончание института совпало с очередным экспериментом государства по экономии бумаги, и многие даже маститые художники книги остались без работы. Мой отец скульптор подкинул мне работу. Это было где-то перед началом Перестройки. Потом госзаказы кончились, и началось свободное искусство, собственно то, чем я занимаюсь все эти годы, то, что я собираюсь показать на выставке.
ГРУППОВАЯ ВЫСТАВКА
«КИТЫ СЕЗОНА 7»
23.06.11 - 04.09.11
К. Батынков, А. Джикия, С. и Т. Костриковы, Д. Кротова, Р. Минаев, А. Пономарёв, В. Семенский, Л. Тишков, Н. Турнова, С. Шутов, Проект ФенСо и Полушкины, OPEN! Group.
"Это конец?" - подумал кит и упёрся покатым лбом в плоский монитор компьютера. Чудо техники надтреснуло и утонуло, лишившись последней надежды на upgrade, а водоплавающее существо в очередной раз осознало, что это очередное чудо техники - очередная иллюзия, обманка. Ни то, чтобы стало легче плыть, но окружающее стало действительностью, а преизобилующие в мировой сети анонсы о конце света разом прекратились. Ушли в небытие многосерийные пророчества о смертоносных метеоритах и гибельных пожарищах, преизобилующих в мировом неводе, ставшим для него новой неосознанной, но затягивающей своей бездонностью интригой. Ни то, чтобы конца света не будет вообще. Будет. Но не сейчас, ни в момент переформатирования высокотехнологичной иллюзии в реальность, а когда эта иллюзия этой реальностью себя объявит.
Примечательно, что тема окончания мировой истории в том или ином виде стала волновать многих обитателей морских глубин ещё в период архаичного постмодернизма, когда оракулы мирового океана озвучили тезис о конце истории. Жить вне истории оказалось странно, иногда заманчиво, даже если этой заманчивостью оказывается конец света, с перманентно меняющейся хронологией. Тренд монументален и впечатляющ. А киты существа и впечатлительные и восприимчивые. Если отвлечься и коснуться земноводных, то все нынешние каннские львы именно об этом.
И не то, чтобы водоёмы обмелели, по крайней венецианские способны и сейчас вместить весьма и весьма крупных представителей большого водоизмещения, сопоставимых с Луной, в определённой ей мере влияющей на прилив и отлив. Вопрос - насколько? Безусловно, китов эта информация занимает, но тремора в конечностях не предопределяет, плавники работают на автомате. Точнее по природе своего естества. Некоторым водоплавающим это вообще безразлично, отдельным даже очень безразлично.
Спустя более двух десятков лет со дня открытия водоёмов уроженцы наших вод по-прежнему плавают по-иному. Конечно, они знают о существовании луны, звёзд и мегазвёзд, но где-то на уровне генетической памяти их собственный фарватер и выбор рациона остаётся узнаваемым и по сути неизменным. Иные мотивации, иная реальность. Их реальность оказалось где-то вовне мирового невода, который действительно комфортнее, но: для своих, продвинутых пользователей, знающих правила и эти правила любящих, иногда возводящих эти правила в культ, в абсолютную ценность.
Кит по своей природе существо игривое и доверчивое, наш особенно. Новая ойкумена распахнула свои виртуальные объятия и: впечатлила. Отношения завязались в тугой морской узел. Всегда приятно, когда за тобой приглядывают, приручают и, соответственно, прикармливают. У невода, точнее у выстраиваемых внутри него отношений есть особый формат и программа обеспечения этих отношений. Этот новый формат постепенно стал превалировать. Реальность стала восприниматься сквозь призму мониторов, мозги обрели индивидуальный набор опций, скоростей и защит от вредоносных вирусов. Технология стала новым культом, новой реальностью, стала новой идеей этой реальности. Вот здесь и обнаружилась некоторая нестыковка, иногда конфликт недопонимания. Как в старом советском постмодернистском анекдоте, про автомат-осеменитель.
Когда после искусственного осеменения колхозные Бурёнки, обступив оператора этого аппарата, озадачили его вопросом, - "А поцеловать?". Не то, чтобы наши киты чрезвычайно чувственны. Просто у наших опять где-то на генетическом уровне существует представление об идеальном, и технология даже самая японская никак с этим идеальным не сопоставима, она не может быть мотивацией. Наши киты традиционно ближе к естеству отношений.
И не считаться с этим нельзя, как нельзя не смириться с появлением в сетях этого невода клонированных двойников известных китов и прочих неожиданностей. Ведь по заниженной статистике неадекватных рептилий в сети немало. Эти неадекваты начинают активно нерестится, мимикрируя под реальных китов, что лишь подчёркивает весомость этих реальных. Но это частный, хоть и примечательный случай.
Парадоксальным образом киты, по крайней мере, некоторая часть из них жёстко встроена в условности этого невода, и катастрофа подобная black out для них сопоставима с концом света. Вот уж действительно, если где-то замкнёт в сети, то рухнет не только невод мировой паутины, но исчезнут неадекваты, условности и навязанные неводом темы. И кит обретёт своё "я", позитивную мотивацию, воспринятую на эмпирическом уровне. Может это утопия. Но разве можно напугать утопией неутопляемых, нередко создающих эти утопии и живущих в них.
Нормальный мыслящий кит, преодолевший в ходе эволюции комплексы прямой зависимости от первичных основ ремесла или школы, являет собой существо системное. И как каждое существо системное онтологически не переносит системные изыски иных хоть и близких по разуму сородичей. Иногда ситуация развивается по негативному сценарию. Перегретых пассионариев в этом виде водоплавающих хватает, но большинство - существа вполне гармоничные, правда с глубинным подсознанием, не всегда прочитываемом на поверхности.
И уже в который раз жизнь может неожиданно наладиться, и новой темой окажется нечто далёкое от грозных предзнаменований финала. Конечно, это ещё не тенденция, но несколько представителей этого вида из наших обратили внимание на неведомо чем навеянную благоухающую флору. Не на "цветы зла", а на вполне конкретную, реальную, без обречённой метафоричности действительность. По крайней мере, насколько это возможно сегодня. Вероятно, у них в водоёме плановое отключение электричества, мобилизующее внутренний ресурс.
И то ли природа берёт своё? То ли, и впрямь, место заколдовано? Но корабль плывёт...
"Это конец?" - подумал кит и упёрся покатым лбом в плоский монитор компьютера. Чудо техники надтреснуло и утонуло, лишившись последней надежды на upgrade, а водоплавающее существо в очередной раз осознало, что это очередное чудо техники - очередная иллюзия, обманка. Ни то, чтобы стало легче плыть, но окружающее стало действительностью, а преизобилующие в мировой сети анонсы о конце света разом прекратились. Ушли в небытие многосерийные пророчества о смертоносных метеоритах и гибельных пожарищах, преизобилующих в мировом неводе, ставшим для него новой неосознанной, но затягивающей своей бездонностью интригой. Ни то, чтобы конца света не будет вообще. Будет. Но не сейчас, ни в момент переформатирования высокотехнологичной иллюзии в реальность, а когда эта иллюзия этой реальностью себя объявит.
Примечательно, что тема окончания мировой истории в том или ином виде стала волновать многих обитателей морских глубин ещё в период архаичного постмодернизма, когда оракулы мирового океана озвучили тезис о конце истории. Жить вне истории оказалось странно, иногда заманчиво, даже если этой заманчивостью оказывается конец света, с перманентно меняющейся хронологией. Тренд монументален и впечатляющ. А киты существа и впечатлительные и восприимчивые. Если отвлечься и коснуться земноводных, то все нынешние каннские львы именно об этом.
И не то, чтобы водоёмы обмелели, по крайней венецианские способны и сейчас вместить весьма и весьма крупных представителей большого водоизмещения, сопоставимых с Луной, в определённой ей мере влияющей на прилив и отлив. Вопрос - насколько? Безусловно, китов эта информация занимает, но тремора в конечностях не предопределяет, плавники работают на автомате. Точнее по природе своего естества. Некоторым водоплавающим это вообще безразлично, отдельным даже очень безразлично.
Спустя более двух десятков лет со дня открытия водоёмов уроженцы наших вод по-прежнему плавают по-иному. Конечно, они знают о существовании луны, звёзд и мегазвёзд, но где-то на уровне генетической памяти их собственный фарватер и выбор рациона остаётся узнаваемым и по сути неизменным. Иные мотивации, иная реальность. Их реальность оказалось где-то вовне мирового невода, который действительно комфортнее, но: для своих, продвинутых пользователей, знающих правила и эти правила любящих, иногда возводящих эти правила в культ, в абсолютную ценность.
Кит по своей природе существо игривое и доверчивое, наш особенно. Новая ойкумена распахнула свои виртуальные объятия и: впечатлила. Отношения завязались в тугой морской узел. Всегда приятно, когда за тобой приглядывают, приручают и, соответственно, прикармливают. У невода, точнее у выстраиваемых внутри него отношений есть особый формат и программа обеспечения этих отношений. Этот новый формат постепенно стал превалировать. Реальность стала восприниматься сквозь призму мониторов, мозги обрели индивидуальный набор опций, скоростей и защит от вредоносных вирусов. Технология стала новым культом, новой реальностью, стала новой идеей этой реальности. Вот здесь и обнаружилась некоторая нестыковка, иногда конфликт недопонимания. Как в старом советском постмодернистском анекдоте, про автомат-осеменитель.
Когда после искусственного осеменения колхозные Бурёнки, обступив оператора этого аппарата, озадачили его вопросом, - "А поцеловать?". Не то, чтобы наши киты чрезвычайно чувственны. Просто у наших опять где-то на генетическом уровне существует представление об идеальном, и технология даже самая японская никак с этим идеальным не сопоставима, она не может быть мотивацией. Наши киты традиционно ближе к естеству отношений.
И не считаться с этим нельзя, как нельзя не смириться с появлением в сетях этого невода клонированных двойников известных китов и прочих неожиданностей. Ведь по заниженной статистике неадекватных рептилий в сети немало. Эти неадекваты начинают активно нерестится, мимикрируя под реальных китов, что лишь подчёркивает весомость этих реальных. Но это частный, хоть и примечательный случай.
Парадоксальным образом киты, по крайней мере, некоторая часть из них жёстко встроена в условности этого невода, и катастрофа подобная black out для них сопоставима с концом света. Вот уж действительно, если где-то замкнёт в сети, то рухнет не только невод мировой паутины, но исчезнут неадекваты, условности и навязанные неводом темы. И кит обретёт своё "я", позитивную мотивацию, воспринятую на эмпирическом уровне. Может это утопия. Но разве можно напугать утопией неутопляемых, нередко создающих эти утопии и живущих в них.
Нормальный мыслящий кит, преодолевший в ходе эволюции комплексы прямой зависимости от первичных основ ремесла или школы, являет собой существо системное. И как каждое существо системное онтологически не переносит системные изыски иных хоть и близких по разуму сородичей. Иногда ситуация развивается по негативному сценарию. Перегретых пассионариев в этом виде водоплавающих хватает, но большинство - существа вполне гармоничные, правда с глубинным подсознанием, не всегда прочитываемом на поверхности.
И уже в который раз жизнь может неожиданно наладиться, и новой темой окажется нечто далёкое от грозных предзнаменований финала. Конечно, это ещё не тенденция, но несколько представителей этого вида из наших обратили внимание на неведомо чем навеянную благоухающую флору. Не на "цветы зла", а на вполне конкретную, реальную, без обречённой метафоричности действительность. По крайней мере, насколько это возможно сегодня. Вероятно, у них в водоёме плановое отключение электричества, мобилизующее внутренний ресурс.
И то ли природа берёт своё? То ли, и впрямь, место заколдовано? Но корабль плывёт...
АРТ МОСКВА
21.09.11–25.09.11
КОНСТАНТИН БАТЫНКОВ
«НАТЮРМОРТЫ»
19.05.11-19.06.11
7 ответов Константина Батынкова на вопросы Александра Петровичева о выставке
Твоя новая выставка называется "Натюрморты", называется традиционно просто, в одно слово. Если раньше название лаконично обозначало тему, скажем, "Парады", "Москва", "Дали", то сегодня оно сфокусировано на конкретном жанре, по сути ставшем для данной выставки её темой. Многочисленные поклонники воспринимают тебя как маэстро Большого стиля, огромных марин, космических баталий, рыцарских сражений с применением стратегической авиации и вертолётных дивизий, корабельных рощ, урбанистических коллизий, строек, тектонических изломов и катастроф. Ты художник прямо таки эпического формата, пусть квази эпического, вопреки тому, что эпизодически нисходишь до уровня визуальных анекдотов или так называемых комиксов. И вдруг натюрморт. Жанр, с одной стороны, традиционный, но всё-таки лишённый особого пафоса, более интимный, даже буржуазный. Что-то изменилось в твоих приоритетах или просто устал от нескончаемого экшена?
Да, нет, просто всё это уже многократно мною рисовалось и перерисовывалось. Захотелось нарисовать предметы, которые стоят у меня на подоконнике в мастерской. Просто так безотчётно захотелось. Такое с художниками случается. А поиски злободневности или так называемой "актуальности" часто уводят от искусства куда-то очень далеко, куда-то вовне искусства. Она, эта злободневность может присутствовать во всём, даже в электрическом чайнике, одноразовом стаканчике: Время сейчас какое-то одноразовое, захламлённое.
Всё действительно очень быстро меняется вокруг. Мир меняется сумасшедшими темпами. Такой глобальный экшн кругом. Иногда действительно хочется "тихой жизни", просто сесть и смотреть в окно и на подоконник, как солнечный луч перемещается по каким-то баночкам, горшочкам: Изменилось отношение к вещам. Ты, говоришь, буржуазность. Но куда нас засунули? А нас засунули именно в общество потребления. Вот мы и потребляем. Если раньше человек покупал пару ботинок и этим довольствовался, то сегодня этого уже мало. Люди в массе своей при старом режиме жили бедно и сейчас тоже не сказать, что богато. Но, всё равно, сегодня к вещам какое-то ненормальное отношение. Если раньше их почти не было, то сегодня их очень много. Очень много лишних вещей, откровенно ненужных. Покрути головой - что это? куда? Горы презентационного хлама, корпоративных подарочков, часиков, баночек, прикольчиков, сувенирчиков: Человек покупает всё и с запасом. Просто, чтобы было!
Что-то в мозгу поменялось, и вещи сами изменились. Они в массе своей действительно какие-то одноразовые и их очень много. Из всего этого хлама делают инсталляции, шикарные фотографии и всё это имеет спрос, продаётся за дорого. Не один я этим озадачен. Натюрморт стал каким-то тотальным. Это и есть новый натюрморт. Ведь натюрморт как жанр тоже менялся постоянно.
Да, натюрморт, даже если он и не выступал в качестве самостоятельно жанра, работал в контексте и всегда был выразительным атрибутом своего времени, вспомнить того же Федотова, да кого угодно. Натюрморт всегда выступал в форме своеобразного послания. Вещь заключала в себе определённую информацию. Ты об этом?
Не знаю. Художник редко об этом задумывается. Он замечает какие-нибудь вещи и пытается их зафиксировать, а что из этого получится, не знает. Сам жанр столько претерпел. Взять хотя бы "Малых голландцев" и Моранди, к примеру. А были же и фламандцы. Вот где пафос-то с дичью. Но не суть, это детали. Опять всё надо рассматривать во времени. Те же голландцы передавали какие-нибудь предметы из поколения в поколение по наследству. А сейчас, сломался чайник с кнопочкой, выбросил его на свалку, сломалась книжная полка, отвёз её на дачу. Вообще перевозка на дачу одна из форм современной музефикации. Сначала весь этот хлам вывозится на дачу, потом в сарай, из сарая в сторожку сторожу, потом в культурный слой и в завершении цикла в этнографический музей.
Да, ну а если отвлечься от всей этой философии, тебе рисовать всё это было интересно или просто любопытно во что всё это выльется?
Прежде всего, мне нравится рисовать, сегодня это натюрморт, сегодня мне это интересно. У меня на окне в мастерской стоит баночки с кисточками. Они всегда перемещаются по окну, солнце в разное время суток их по-разному освящает и возникает ощущение, что эти предметы двигаются. Я не натуралист, но мне это интересно. Я не выдумываю эти предметы, смотрю по сторонам и рисую почти с натуры.
А тогда откуда берутся самолёто-вертолёты?
Я очень стараюсь обойтись без самолётов и вертолётов, но не получается:Например, у меня в мастерской стоит будильник вместо стрелок вертолётные лопасти, у меня реально, кругом самолётики и вертолётики, плюс кем-то подаренные кораблики в бутылочках. Мы все окружены этими, неведомо откуда взявшимися сувенирами. Их присутствие не понятно. Зачем они? И выкинуть жалко и ценность их прямо сказать, сомнительна. Причём все они могут быть очень дорогие, но продать этот "натюрмортный фонд" в голодные времена не удастся.
Низкая степень ликвидности, да и "натюрмортный фонд", скажем, не от "Малых голландцев". Красивых вещей сейчас не делают, ушло, потерян смысл, немного дизайна плюс удобство в обращении.
Да, барахло оно и останется барахлом.
Об этом и будет твоя новая выставка?
Да, нет, конечно, не о барахле. Опять про жизнь. Это, скорее всего некие мои наблюдения, о возникающих вокруг нас явлениях.
Значит натюрморт, это вечная тема, как ахматовские строки - "Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда:"?
Конечно, но этот сор не может быть мотивацией, а лишь внешним побуждением. По крайней мере, для меня. Ну вот мы сейчас разговариваем, а на столе стоит натюрморт, посуда, телефон: Вот я сижу в мастерской, никуда не езжу, никуда не хожу, а предметы рядом. Остальное я уже многократно рисовал. Да и натюрморты рисовал и в школе и в 80-ые годы, когда каждый второй был Морандист. Все рисовали глиняные бутылочки от "Рижского" бальзама, якобы похожие на бутылочки Моранди. Если поскоблить поверхность, да этикеточку смыть, то действительно, очень напоминает Моранди.
Твоя новая выставка называется "Натюрморты", называется традиционно просто, в одно слово. Если раньше название лаконично обозначало тему, скажем, "Парады", "Москва", "Дали", то сегодня оно сфокусировано на конкретном жанре, по сути ставшем для данной выставки её темой. Многочисленные поклонники воспринимают тебя как маэстро Большого стиля, огромных марин, космических баталий, рыцарских сражений с применением стратегической авиации и вертолётных дивизий, корабельных рощ, урбанистических коллизий, строек, тектонических изломов и катастроф. Ты художник прямо таки эпического формата, пусть квази эпического, вопреки тому, что эпизодически нисходишь до уровня визуальных анекдотов или так называемых комиксов. И вдруг натюрморт. Жанр, с одной стороны, традиционный, но всё-таки лишённый особого пафоса, более интимный, даже буржуазный. Что-то изменилось в твоих приоритетах или просто устал от нескончаемого экшена?
Да, нет, просто всё это уже многократно мною рисовалось и перерисовывалось. Захотелось нарисовать предметы, которые стоят у меня на подоконнике в мастерской. Просто так безотчётно захотелось. Такое с художниками случается. А поиски злободневности или так называемой "актуальности" часто уводят от искусства куда-то очень далеко, куда-то вовне искусства. Она, эта злободневность может присутствовать во всём, даже в электрическом чайнике, одноразовом стаканчике: Время сейчас какое-то одноразовое, захламлённое.
Всё действительно очень быстро меняется вокруг. Мир меняется сумасшедшими темпами. Такой глобальный экшн кругом. Иногда действительно хочется "тихой жизни", просто сесть и смотреть в окно и на подоконник, как солнечный луч перемещается по каким-то баночкам, горшочкам: Изменилось отношение к вещам. Ты, говоришь, буржуазность. Но куда нас засунули? А нас засунули именно в общество потребления. Вот мы и потребляем. Если раньше человек покупал пару ботинок и этим довольствовался, то сегодня этого уже мало. Люди в массе своей при старом режиме жили бедно и сейчас тоже не сказать, что богато. Но, всё равно, сегодня к вещам какое-то ненормальное отношение. Если раньше их почти не было, то сегодня их очень много. Очень много лишних вещей, откровенно ненужных. Покрути головой - что это? куда? Горы презентационного хлама, корпоративных подарочков, часиков, баночек, прикольчиков, сувенирчиков: Человек покупает всё и с запасом. Просто, чтобы было!
Что-то в мозгу поменялось, и вещи сами изменились. Они в массе своей действительно какие-то одноразовые и их очень много. Из всего этого хлама делают инсталляции, шикарные фотографии и всё это имеет спрос, продаётся за дорого. Не один я этим озадачен. Натюрморт стал каким-то тотальным. Это и есть новый натюрморт. Ведь натюрморт как жанр тоже менялся постоянно.
Да, натюрморт, даже если он и не выступал в качестве самостоятельно жанра, работал в контексте и всегда был выразительным атрибутом своего времени, вспомнить того же Федотова, да кого угодно. Натюрморт всегда выступал в форме своеобразного послания. Вещь заключала в себе определённую информацию. Ты об этом?
Не знаю. Художник редко об этом задумывается. Он замечает какие-нибудь вещи и пытается их зафиксировать, а что из этого получится, не знает. Сам жанр столько претерпел. Взять хотя бы "Малых голландцев" и Моранди, к примеру. А были же и фламандцы. Вот где пафос-то с дичью. Но не суть, это детали. Опять всё надо рассматривать во времени. Те же голландцы передавали какие-нибудь предметы из поколения в поколение по наследству. А сейчас, сломался чайник с кнопочкой, выбросил его на свалку, сломалась книжная полка, отвёз её на дачу. Вообще перевозка на дачу одна из форм современной музефикации. Сначала весь этот хлам вывозится на дачу, потом в сарай, из сарая в сторожку сторожу, потом в культурный слой и в завершении цикла в этнографический музей.
Да, ну а если отвлечься от всей этой философии, тебе рисовать всё это было интересно или просто любопытно во что всё это выльется?
Прежде всего, мне нравится рисовать, сегодня это натюрморт, сегодня мне это интересно. У меня на окне в мастерской стоит баночки с кисточками. Они всегда перемещаются по окну, солнце в разное время суток их по-разному освящает и возникает ощущение, что эти предметы двигаются. Я не натуралист, но мне это интересно. Я не выдумываю эти предметы, смотрю по сторонам и рисую почти с натуры.
А тогда откуда берутся самолёто-вертолёты?
Я очень стараюсь обойтись без самолётов и вертолётов, но не получается:Например, у меня в мастерской стоит будильник вместо стрелок вертолётные лопасти, у меня реально, кругом самолётики и вертолётики, плюс кем-то подаренные кораблики в бутылочках. Мы все окружены этими, неведомо откуда взявшимися сувенирами. Их присутствие не понятно. Зачем они? И выкинуть жалко и ценность их прямо сказать, сомнительна. Причём все они могут быть очень дорогие, но продать этот "натюрмортный фонд" в голодные времена не удастся.
Низкая степень ликвидности, да и "натюрмортный фонд", скажем, не от "Малых голландцев". Красивых вещей сейчас не делают, ушло, потерян смысл, немного дизайна плюс удобство в обращении.
Да, барахло оно и останется барахлом.
Об этом и будет твоя новая выставка?
Да, нет, конечно, не о барахле. Опять про жизнь. Это, скорее всего некие мои наблюдения, о возникающих вокруг нас явлениях.
Значит натюрморт, это вечная тема, как ахматовские строки - "Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда:"?
Конечно, но этот сор не может быть мотивацией, а лишь внешним побуждением. По крайней мере, для меня. Ну вот мы сейчас разговариваем, а на столе стоит натюрморт, посуда, телефон: Вот я сижу в мастерской, никуда не езжу, никуда не хожу, а предметы рядом. Остальное я уже многократно рисовал. Да и натюрморты рисовал и в школе и в 80-ые годы, когда каждый второй был Морандист. Все рисовали глиняные бутылочки от "Рижского" бальзама, якобы похожие на бутылочки Моранди. Если поскоблить поверхность, да этикеточку смыть, то действительно, очень напоминает Моранди.
ГРУППОВАЯ ВЫСТАВКА
«ЗЕМЛЯ. КОСМОС. ГАГАРИН»
14.04.11-15.05.11
Пятьдесят лет назад Юрий Алексеевич Гагарин разомкнул небо и на корабле "Восток-1" вышел в Космос. Планета узнала имя нового героя, история включила новый хронометраж. Космос стал ближе и понятнее, а землян, рожденных в апреле 61-го стали называть "Юриями".
Кристаллизация идеи состоялась; и в непрерывном режиме началось освоение чарующего пространства, доселе изведанного лишь писателями фантастами, мечтателями-космистами и учеными-теоретиками. Последующие полёты, выход в открытый космос, даже вероятная высадка американцев на Луну так и останутся последующими. Наше сегодняшнее восприятие космоса определяется совокупностью этих последующих, информационный потенциал которых уступает подавляющему числу повседневных "свершений", и мало кто сходу назовёт имена очередных тружеников космоса, бороздящих его бескрайние просторы. Пророчества о космосе постепенно понизились в градусе. Полёт на Марс, если таковой и состоится, то своей значимостью будет напрямую зависеть от стараний ньюсмейкеров и быстро затеряется в новостных лентах, преизобилующих техническими новшествами. Полет на Марс будет, в лучшем случае, событием недели. Полет Гагарина - категория нового эпоса, нового героя, нежели просто технологическое достижение.
Полёт первого космонавта оказался проектом формата огромной страны, страны, которая в те годы крепко стояла на Земле и, охватив своими крыльями 1/6-ю часть планеты, с уверенностью и любопытством разглядывала звёздное небо. "Улетайте до самого солнца, и домой возвращайтесь скорей!" - пела страна, и вопреки задымлению "оттепели", умела мечтать, искренне радоваться, ей было чем и кем гордиться. А космос был открытым, как была открыта, но сегодня уже непостижима улыбка Гагарина, улыбка человека, соучастника Большого Проекта, устремленного к неведомой нам нынешним цели. Этой целью был космос, определявший сверхидею советской цивилизации, её "всё". Этим "всё" была и улыбка первого космонавта, неведомым образом воспринятая у советского солдата, стоявшего на развалинах низвергнутого Рейхстага и выпускающего в непроглядное поднебесье последнюю обойму.
Величины 45-го и 61-го взаимосвязаны, как взаимосвязаны директории "Дошли!" и "Поехали!". Именно эти лозунги-программы мотивировали и определили советский космос, его историческую ауру, его эпическое наполнение. И Гагарин первым из отряда советских космонавтов стал этим наполнением, реализовал Большой космический проект.
Но что-то произошло на орбите, небеса свернулись, история страны остановилась, как бы на время. Космос стал восприниматься декорацией уже неинтересного неба, прилип к Земле и понизился до уровня примитивного космического туризма. Космос сквозь сумерки опустившейся пустоты стал нечитаем, утратил своё величие и загадку, оказавшись обычным пространством освоения, спрессованным до уровня бизнес плана. Байконур очутился где-то там, в неожиданно чужих степях. "МИР" рухнули в океан. На его месте образовалась воронка чёрной дыры, освещаемая потухшим факелом Танатоса. Московский Планетарий на долгие годы превратился в руины, сотрясаемые обезьяньими криками близлежащего зоопарка. Мальчишки, не видавшие улыбки Гагарина, перестали играть в космонавтов, променяв их сияющий образ на пустоту инопланетного Бэтмена, предпочтя виртуальный хтонический пафос супермена лучезарной героике космического эпоса.
Космос Гагарина, Королёва, космос Циолковского был именно реальным, начинался здесь, на Земле, в многообразии её ландшафтов, её закономерности, её гравитации, её поэзии, её миросозерцании и мыслился в единстве этих категорий неразрывно. Он не возникал на горизонте, он вбирал в себя этот горизонт. Он соприсутствовал везде и заключал в себе потенциал и устремление, находясь всегда над, а не под. Под, это компьютер, какой-нибудь новомодный ipod - плоское, форматированное, комфортное и абсолютное средство, технология. Все эти пятьдесят лет мы обживаем пространство этих средств, пространство технологий, пространство материалов, мы позабыли и утратили пространство воли и пространство духа. Поколение пятидесяти лет без космоса, без сверхидеи утратило ген творчества, распылило мотивации, а альтернативой всему этому стала высокотехнологическая подмена, имитация, комфортный симулятор.
Реальный космос действительно лишён этого комфорта, он велик и великолепен, он наделён сокрытыми смыслами и упорядочен. Он чреват непредсказуемостью, он опасен подлинной опасностью, а не смоделированной мастерами цифрового искусства головокружительной имитацией, где ты всегда сторонний наблюдатель. Космос влечёт и завораживает именно своим реализмом, а всё вымышленное о нём не более чем космический мусор с хламом звёздных войн, внеземных цивилизаций, астрологических прогнозов, гуманоидов и "космического разума". Всё это фантазийное нагромождение лишь заслоняет от нас реальность космоса, демонизирует его.
Эта выставка о космосе, о нашем космосе, о его пространстве, о цели и масштабе, о катастрофе понижения этого масштаба. Эта выставка о возможности, о полувековой паузе, о реальном космосе, на который ещё возможно взглянуть с Земли. Эта выставка об утраченной улыбке Гагарина, о вероятности нового эпоса, эпоса не из области футурологии, а из области чуда, которым в своё время стал полёт первого советского космонавта.
Кристаллизация идеи состоялась; и в непрерывном режиме началось освоение чарующего пространства, доселе изведанного лишь писателями фантастами, мечтателями-космистами и учеными-теоретиками. Последующие полёты, выход в открытый космос, даже вероятная высадка американцев на Луну так и останутся последующими. Наше сегодняшнее восприятие космоса определяется совокупностью этих последующих, информационный потенциал которых уступает подавляющему числу повседневных "свершений", и мало кто сходу назовёт имена очередных тружеников космоса, бороздящих его бескрайние просторы. Пророчества о космосе постепенно понизились в градусе. Полёт на Марс, если таковой и состоится, то своей значимостью будет напрямую зависеть от стараний ньюсмейкеров и быстро затеряется в новостных лентах, преизобилующих техническими новшествами. Полет на Марс будет, в лучшем случае, событием недели. Полет Гагарина - категория нового эпоса, нового героя, нежели просто технологическое достижение.
Полёт первого космонавта оказался проектом формата огромной страны, страны, которая в те годы крепко стояла на Земле и, охватив своими крыльями 1/6-ю часть планеты, с уверенностью и любопытством разглядывала звёздное небо. "Улетайте до самого солнца, и домой возвращайтесь скорей!" - пела страна, и вопреки задымлению "оттепели", умела мечтать, искренне радоваться, ей было чем и кем гордиться. А космос был открытым, как была открыта, но сегодня уже непостижима улыбка Гагарина, улыбка человека, соучастника Большого Проекта, устремленного к неведомой нам нынешним цели. Этой целью был космос, определявший сверхидею советской цивилизации, её "всё". Этим "всё" была и улыбка первого космонавта, неведомым образом воспринятая у советского солдата, стоявшего на развалинах низвергнутого Рейхстага и выпускающего в непроглядное поднебесье последнюю обойму.
Величины 45-го и 61-го взаимосвязаны, как взаимосвязаны директории "Дошли!" и "Поехали!". Именно эти лозунги-программы мотивировали и определили советский космос, его историческую ауру, его эпическое наполнение. И Гагарин первым из отряда советских космонавтов стал этим наполнением, реализовал Большой космический проект.
Но что-то произошло на орбите, небеса свернулись, история страны остановилась, как бы на время. Космос стал восприниматься декорацией уже неинтересного неба, прилип к Земле и понизился до уровня примитивного космического туризма. Космос сквозь сумерки опустившейся пустоты стал нечитаем, утратил своё величие и загадку, оказавшись обычным пространством освоения, спрессованным до уровня бизнес плана. Байконур очутился где-то там, в неожиданно чужих степях. "МИР" рухнули в океан. На его месте образовалась воронка чёрной дыры, освещаемая потухшим факелом Танатоса. Московский Планетарий на долгие годы превратился в руины, сотрясаемые обезьяньими криками близлежащего зоопарка. Мальчишки, не видавшие улыбки Гагарина, перестали играть в космонавтов, променяв их сияющий образ на пустоту инопланетного Бэтмена, предпочтя виртуальный хтонический пафос супермена лучезарной героике космического эпоса.
Космос Гагарина, Королёва, космос Циолковского был именно реальным, начинался здесь, на Земле, в многообразии её ландшафтов, её закономерности, её гравитации, её поэзии, её миросозерцании и мыслился в единстве этих категорий неразрывно. Он не возникал на горизонте, он вбирал в себя этот горизонт. Он соприсутствовал везде и заключал в себе потенциал и устремление, находясь всегда над, а не под. Под, это компьютер, какой-нибудь новомодный ipod - плоское, форматированное, комфортное и абсолютное средство, технология. Все эти пятьдесят лет мы обживаем пространство этих средств, пространство технологий, пространство материалов, мы позабыли и утратили пространство воли и пространство духа. Поколение пятидесяти лет без космоса, без сверхидеи утратило ген творчества, распылило мотивации, а альтернативой всему этому стала высокотехнологическая подмена, имитация, комфортный симулятор.
Реальный космос действительно лишён этого комфорта, он велик и великолепен, он наделён сокрытыми смыслами и упорядочен. Он чреват непредсказуемостью, он опасен подлинной опасностью, а не смоделированной мастерами цифрового искусства головокружительной имитацией, где ты всегда сторонний наблюдатель. Космос влечёт и завораживает именно своим реализмом, а всё вымышленное о нём не более чем космический мусор с хламом звёздных войн, внеземных цивилизаций, астрологических прогнозов, гуманоидов и "космического разума". Всё это фантазийное нагромождение лишь заслоняет от нас реальность космоса, демонизирует его.
Эта выставка о космосе, о нашем космосе, о его пространстве, о цели и масштабе, о катастрофе понижения этого масштаба. Эта выставка о возможности, о полувековой паузе, о реальном космосе, на который ещё возможно взглянуть с Земли. Эта выставка об утраченной улыбке Гагарина, о вероятности нового эпоса, эпоса не из области футурологии, а из области чуда, которым в своё время стал полёт первого советского космонавта.
ЛЕОНИД ТИШКОВ
«АРКТИЧЕСКИЙ ДНЕВНИК»
10.03.11-10.04.11
В сентябре 2010 года художник Леонид Тишков вместе с международной экспедицией, состоящей из ученых, художников, писателей и музыкантов совершил путешествие на шхуне в арктические широты на острова Шпицбергена и Северо-Восточная Земли. Эта экспедиция была организована лондонским независимым сообществом Cape Farewell, главной целью которого является привлечение общественности к проблемам изменения климата на Земле и поиском решений выхода из экологического кризиса.
Арктика сейчас стала полем битвы транснациональных энергетических компаний, Россия активно пытается "разморозить Арктику", чтобы включить ее в зону своих экономических интересов. Но никто не задумывается, какой катастрофой может обернуться эксплуатация этого удивительно прекрасного и, к тому же, безусловно, хрупкого полярного мира. Может быть, это единственное место на нашей Земле, где цивилизация еще не разрушила гармонию природы.
Художники не смогут остановить ход вещей и закрыть программу по "утилизации" Арктики, но они могут обратить внимание людей на эту проблему, на то, что ледники тают, что даже небольшое исчезновение снежного покрова на полюсах принесет неисчислимые беды человечеству - наводнения, тайфуны и засухи в средних широтах. Летние пожары, ледяной дождь в Москве нынешней зимой, миллионы сломанных деревьев - все это звенья одной цепи, и все это - эхо гибнущей Арктики.
Выставка художника Леонида Тишкова - это рассказ о невероятно красивом, волшебном арктическом мире. В нем возможны разные чудеса: луна спускается с небес, сияющие полярные медведи гуляют по льдинам, в море среди синих китов плывут белые облака, а в небе - голубые айсберги, лед поет, снег излучает свет, а тающий ледник взывает к нам, людям, безмолвно говоря: "Я еще жив".
"...Лунные дни. Отрадно видеть над этой землей хоть призрак света. Идешь во мраке: Вдруг замечаешь: небо с одной стороны закраснелось. Новый свет начинает спорить со слабым отблеском сияния, пересиливает, и вдруг за гранью ледяного покрова блеснет искорка народившегося месяца. Все переменится. Все озарится розовым светом. Очертятся края застрюг и ледяной коры на камнях. Все станет жизненней, приемлемей". Это из книги художника и фотографа Николая Пинегина, участника арктической экспедиции Седова на шхуне "Св. Фока".
А вот, что писал в своем дневнике, найденном на его холодной груди в занесенной снегом палатке, капитан Скотт: "Чудный день и вечер; все облито лунным светом, таким, ярким и чистым, словно золотым, - удивительная красота!"
Арктика сейчас стала полем битвы транснациональных энергетических компаний, Россия активно пытается "разморозить Арктику", чтобы включить ее в зону своих экономических интересов. Но никто не задумывается, какой катастрофой может обернуться эксплуатация этого удивительно прекрасного и, к тому же, безусловно, хрупкого полярного мира. Может быть, это единственное место на нашей Земле, где цивилизация еще не разрушила гармонию природы.
Художники не смогут остановить ход вещей и закрыть программу по "утилизации" Арктики, но они могут обратить внимание людей на эту проблему, на то, что ледники тают, что даже небольшое исчезновение снежного покрова на полюсах принесет неисчислимые беды человечеству - наводнения, тайфуны и засухи в средних широтах. Летние пожары, ледяной дождь в Москве нынешней зимой, миллионы сломанных деревьев - все это звенья одной цепи, и все это - эхо гибнущей Арктики.
Выставка художника Леонида Тишкова - это рассказ о невероятно красивом, волшебном арктическом мире. В нем возможны разные чудеса: луна спускается с небес, сияющие полярные медведи гуляют по льдинам, в море среди синих китов плывут белые облака, а в небе - голубые айсберги, лед поет, снег излучает свет, а тающий ледник взывает к нам, людям, безмолвно говоря: "Я еще жив".
"...Лунные дни. Отрадно видеть над этой землей хоть призрак света. Идешь во мраке: Вдруг замечаешь: небо с одной стороны закраснелось. Новый свет начинает спорить со слабым отблеском сияния, пересиливает, и вдруг за гранью ледяного покрова блеснет искорка народившегося месяца. Все переменится. Все озарится розовым светом. Очертятся края застрюг и ледяной коры на камнях. Все станет жизненней, приемлемей". Это из книги художника и фотографа Николая Пинегина, участника арктической экспедиции Седова на шхуне "Св. Фока".
А вот, что писал в своем дневнике, найденном на его холодной груди в занесенной снегом палатке, капитан Скотт: "Чудный день и вечер; все облито лунным светом, таким, ярким и чистым, словно золотым, - удивительная красота!"
ВЛАДИМИР СЕМЕНСКИЙ
«ЛИЧНОЕ ПРОСТРАНСТВО»
10.02.11-06.03.11
8 ответов Владимира Семенского на вопросы Александра Петровичева о выставке
Это уже твоя вторая выставка в Крокин галерее. Первая прошла успешно по многим номинациям. Ценно и то, что выставка получила положительный отклик со стороны профессионалов. К новичкам всегда относятся с прохладцей и были опасения, что выставку проигнорируют. Современный зритель избалован и ждёт чего-то нового, тем более от незнакомого автора. Этим новым оказалось качество твоего искусства, качество твоей живописи как таковой. Сейчас много говорится об актуальном дискурсе, о трендах и прочем, но сам художественный процесс остаётся в стороне. Знаешь, эта искусственная маргинализация процесса создания произведения объясняет образование этаких пустот. Выраженной новизны в твоих работах нет, как нет и претензии на эту новизну. Но в твоих холстах есть то, что называется настоящим, в них есть выразительная ясность. Сейчас действительно, креативность заменила, то, что называется творческий порыв. Это не мои слова, но я с этим согласен. Интерес к твоему искусству объясним восполнением недостающего элемента в пространстве современного поиска. Это и послужило поводом к продолжению сотрудничества, к продолжению диалога и организации очередной выставки. Скажи, а всё ли так закономерно и последовательно в становлении тебя как художника?
Всё развивалось не столь однозначно. Когда я учился и предвидеть не мог, что выберу, а точнее органичным для меня окажется именно экспрессивная живопись. Я к этой стилистике пришёл не сразу, и она оказалась для меня, отнюдь не случайной находкой. Я ведь учился искусству в Питере, в Репинке, в среде обычного академизма, системы со своей суховатой стилистикой и подходом к искусству. Спонтанный жест был 'вне закона' жанра:Я там не прижился, на каком-то этапе понял, что это не моё. Стало тяготить, и в 95-м году ушёл. Мне просто там было скучно. Хотя, если по честному, кое-что из того времени пригодилось и сегодня. Наверное, в первую очередь речь идёт о рисунке. Сейчас он вообще в загоне. О знании элементарной анатомии и говорить не стоит. Это школа, она не должна довлеть, но она во многом предопределяет мою свободу выбора как художника. Во всём нужна мера и, получив необходимое, я ушёл из института.
Когда же ты нащупал точку невозврата? Когда у тебя появился интерес к экспрессионизму?
Что касается моего экспрессионизма, то, как я уже сказал, эта стилистика возникла постепенно. Никакого насилия над собой не было. Жил, писал, не испытывая мук творчества. Наверное, это близко моей натуре и когда появилась соответствующая среда, всё это раскрылось. Всё началось с Севастополя, с тех пор как я там обосновался. Крым меня сразу потряс. Многое как-то сразу стало на свои места. Сложилось как пазл в некоторую систему. Систему для меня приемлемую, понятную, со своими законами и принципами. Но это был мой личный экспрессионизм, он стал моим личным языком, языком моего искусства, языков моих образов. У меня нет на этот счёт никаких комплексов. Уже тогда я почувствовал и постепенно определил своё личное пространство. И сделал это, прежде всего для себя.
Я крепко осел в Крыму. И никого значения для меня не было, что это где-то на периферии. Там есть среда, есть свет, пространство, море. Там сама природа, сам свет диктует жанр, если хочешь. В Москве с этим проблема. Но в Москве есть круг общения. В Крыму показать эти работы не так интересно, да и потом, что дальше? Там нормальная аудитория, люди проще. С восприятием того, что я делаю тоже всё в порядке. Но для развития нужно нечто иное. В этом смысле Москва как раз подходящий вариант. В Москве всё происходит иначе. Здесь особый зритель, более требовательный, что ли. Но в этом и смысл. Художнику полезно посмотреть на то, что он делает со стороны, пусть и более придирчивым взглядом. Дистанцироваться всегда в искусстве было полезно. Я же время от времени отхожу от холста, посмотреть на него с расстояния. Так сложилось, что я живу и работаю в двух пространствах, перекочёвываю между Москвой и Севастополем. Собственно, и то и другое, на мой взгляд, определяет очень многое в моих работах. Иногда заглядываю в Питер. Так что впечатлений тьма. Но основная работа собирается именно в Крыму.
Ты мыслишь импульсом, реализуемом в каждом конкретном произведении. Отсюда логичен вопрос о твоём отношении с натурой, которая для большинства твоих коллег, да и для искусства в целом ушла куда-то на периферию творчества?
То, что я делаю не совсем прямая работа с натуры или с натурой, хотя сам понимаешь, Крым - место благодатное. То, что видит зритель, это скорее сплав работы с натуры, набросков, этюдов, просто наблюдений. То есть вполне привычная методика раскрытия образа, раскрытия. Я далёк от полного поглощения натурой. Мой экспрессионизм всё-таки лишён прямой увязки с потоками ветра и спонтанного жеста, молниеносной эмоции и прочее. Наверное, во мне говорит, хоть и неоконченное академическое образование со свойственной ему системой отбора и логикой. Я сохраняю где-то в памяти впечатление от света, от пластики тела, от мимики, от движения. И чтобы всё это ярко передать для меня необходимо уйти от натуры. Натура это импульс, мотивация, но образ возникает как бы параллельно, на уровне сознания. То есть, то, что видит зритель, достаточно выверено и проработано, чистой экспрессии или письма alla prima у меня нет. Здесь опять моё академическое прошлое меня мобилизует, что ли. Скажем, когда я пишу портрет, то это вполне конкретный портретируемый, в котором всё заложено. Моя задача это всё увидеть. Для меня в большей степени человек раскрывается в пластике, даже его психологизм через неё выражается. Но эта пластика, нередко лишь первая ступень, может быть, мотивация. Я делаю массу набросков, массу расходного материала, прежде чем подойти к холсту. Для меня актуален конкретный и достаточно выверенный образ. Например, если пишу Афродиту, то это не значит, что я запросто могу обозначить, что это портрет девочки. Название для меня неглавное, его вообще может и не быть. Но образ должен быть выраженным и цельным. Поэтому для меня немалую роль играет знакомство с человеком, что позволяет работать, как говориться, 'вслепую'. Это объясняет и не столь широкий арсенал образов и портретируемых.
А бывают ли моменты стопора перед тем, что происходит в современном искусстве? Пускай на уровне его практики. Как ты с этим уживаешься?
Знаешь, комплексы на этот счёт у меня давно пропали, и навязчивых состояний на этот же счёт я не испытывал. Все эти разговоры о конце живописи и вообще искусства меня как-то не трогают. Это чистой воды спекуляции. Кругом полно отличных живописцев, которым есть что и кому сказать. Это вытеснение на периферию условно. Те самые пустоты, про которые ты говорил вначале, заполняются. Проблема действительно в качестве этого заполнения. Действительно, для серьёзной заявки очень часто этого качества не хватает. Но его же не хватает и в других направлениях. Там много очень странного, иногда страшного, но больше всего беспомощного. Я рассматриваю вещь в себе, а не сопоставляю одно течение с другим. Если существует претензия на что-то, она должна быть обусловлена прежде всего качеством. Тогда всё станет на свои места. Кстати, художники, работающие в стилистике экспрессионизма, есть не только у нас, но и на Западе, на что мы постоянно ориентированы. Но надо понимать, что экспрессионизм, как стиль чрезвычайно вариативен и динамичен в своей проблематике и предпочтениях. Если не всё, то многое возвращается, а многое и не уходило. Экспрессионисты как были, так и есть. Их сейчас называют 'нео-экспрессионисты', но ребята пишут, и стопора не происходит. Для меня это естественно и я этим занимаюсь. Это 'мой экспрессионизм', личный. И меня уже не мучают вопросы самореабилитации. Я, такой как есть. Это не сразу возникло, но со временем стало моей опорой. Для художника, наверное, самое главное найти себя и не дёргаться.
То есть твоё личное пространство, это, по сути, твоя самоидентификация как художника. То есть всё новое происходит внутри твоей системы, твоего 'личного пространства', 'личного экспрессионизма'. Там же и возникает тематический ряд?
Да, именно. Я не стремлюсь к разнообразию тем. Что-то перекочёвывает. Например, образы детей, портреты, античные персонажи. Из нового, например, меня, интересует пейзаж. Его не будет на этой выставке, но я хочу этим заняться в будущем. Я пишу то, что мне интересно и знакомо. Поэтому и пейзаж должен быть мне знакомым.
Заимствуешь что-то?
Не ворую, но подсматриваю. Люблю Базелица, американский экспрессионизм, молодого Рихтера, да и наших экспрессионистов. Смотрю, изучаю, любуюсь. Но копировать - вот это тупик. Особенно, когда есть, что сказать. Иногда, вертится в голове цитата, но куда нам художникам, пережившим постмодернизм без неё. Если что-то и возникает, то это умышлено. Как некая игра.
Такой традиционный вопрос, насчёт реакции зрителей? Вообще, тебя эта реакция волнует?
Реакция зрителей для меня важна. Но я её, эту реакцию не абсолютизирую.
Мне важно мнение и простого зрителя и профессионалов, важно, чтобы меня понимали. Я всё же, по натуре человек коммуникабельный, хотя круг общения у меня в Москве небольшой. Я неоднозначно отношусь к 'тусовочности', но люди тебя забывают, когда ты долго не появляешься. Сегодня пребывать в жёсткой аутичности, наверное, неправильно. Но пустой трёп тоже не полезен. Раньше были сквоты и в Питере и в Москве. Тогда это было интересно. Сейчас этого как-то не наблюдается. Народ поменялся, всё обросло коммерцией. Появились иные темы, как бы не об искусстве, а скорее, о его продюсировании.
По-моему, находясь в ситуации арт-рынка, невозможно игнорировать сам факт коммерции. Она стала его активной составляющей. На чистой романтике далеко не уедешь, по-моему. Исподволь, конъюнктурность просачивается в саму ткань замысла произведения, она как бы там уже заложена, как эмульгаторы и консерванты. Хотя существуют художники, работающие без оглядки, без адаптивных добавок для гарантированной реализации на рынке. Удалось ли тебе найти что-то своё без этой самой оглядки на конъюнктуру.
Жёсткой привязки у меня нет, да и не было. Иначе я бы занимался чем-то иным. С другой стороны, я не подвержен крайностям. На одних холстах и красках можно разориться. Но что касается коммерческой составляющей на уровне замысла, то у меня этого нет. Да, иногда закрадывается мелкобуржуазный 'жучок', но, как правило, эти работы не получаются. У меня были заказные портреты, но я людям сразу говорил, что буду делать так, как я вижу, тогда и результат иной. Так что механизма зарабатывания денег я не освоил. Он как-то произвольно запускается по неведомым мне законам, но ГМО я не применяю.
Это уже твоя вторая выставка в Крокин галерее. Первая прошла успешно по многим номинациям. Ценно и то, что выставка получила положительный отклик со стороны профессионалов. К новичкам всегда относятся с прохладцей и были опасения, что выставку проигнорируют. Современный зритель избалован и ждёт чего-то нового, тем более от незнакомого автора. Этим новым оказалось качество твоего искусства, качество твоей живописи как таковой. Сейчас много говорится об актуальном дискурсе, о трендах и прочем, но сам художественный процесс остаётся в стороне. Знаешь, эта искусственная маргинализация процесса создания произведения объясняет образование этаких пустот. Выраженной новизны в твоих работах нет, как нет и претензии на эту новизну. Но в твоих холстах есть то, что называется настоящим, в них есть выразительная ясность. Сейчас действительно, креативность заменила, то, что называется творческий порыв. Это не мои слова, но я с этим согласен. Интерес к твоему искусству объясним восполнением недостающего элемента в пространстве современного поиска. Это и послужило поводом к продолжению сотрудничества, к продолжению диалога и организации очередной выставки. Скажи, а всё ли так закономерно и последовательно в становлении тебя как художника?
Всё развивалось не столь однозначно. Когда я учился и предвидеть не мог, что выберу, а точнее органичным для меня окажется именно экспрессивная живопись. Я к этой стилистике пришёл не сразу, и она оказалась для меня, отнюдь не случайной находкой. Я ведь учился искусству в Питере, в Репинке, в среде обычного академизма, системы со своей суховатой стилистикой и подходом к искусству. Спонтанный жест был 'вне закона' жанра:Я там не прижился, на каком-то этапе понял, что это не моё. Стало тяготить, и в 95-м году ушёл. Мне просто там было скучно. Хотя, если по честному, кое-что из того времени пригодилось и сегодня. Наверное, в первую очередь речь идёт о рисунке. Сейчас он вообще в загоне. О знании элементарной анатомии и говорить не стоит. Это школа, она не должна довлеть, но она во многом предопределяет мою свободу выбора как художника. Во всём нужна мера и, получив необходимое, я ушёл из института.
Когда же ты нащупал точку невозврата? Когда у тебя появился интерес к экспрессионизму?
Что касается моего экспрессионизма, то, как я уже сказал, эта стилистика возникла постепенно. Никакого насилия над собой не было. Жил, писал, не испытывая мук творчества. Наверное, это близко моей натуре и когда появилась соответствующая среда, всё это раскрылось. Всё началось с Севастополя, с тех пор как я там обосновался. Крым меня сразу потряс. Многое как-то сразу стало на свои места. Сложилось как пазл в некоторую систему. Систему для меня приемлемую, понятную, со своими законами и принципами. Но это был мой личный экспрессионизм, он стал моим личным языком, языком моего искусства, языков моих образов. У меня нет на этот счёт никаких комплексов. Уже тогда я почувствовал и постепенно определил своё личное пространство. И сделал это, прежде всего для себя.
Я крепко осел в Крыму. И никого значения для меня не было, что это где-то на периферии. Там есть среда, есть свет, пространство, море. Там сама природа, сам свет диктует жанр, если хочешь. В Москве с этим проблема. Но в Москве есть круг общения. В Крыму показать эти работы не так интересно, да и потом, что дальше? Там нормальная аудитория, люди проще. С восприятием того, что я делаю тоже всё в порядке. Но для развития нужно нечто иное. В этом смысле Москва как раз подходящий вариант. В Москве всё происходит иначе. Здесь особый зритель, более требовательный, что ли. Но в этом и смысл. Художнику полезно посмотреть на то, что он делает со стороны, пусть и более придирчивым взглядом. Дистанцироваться всегда в искусстве было полезно. Я же время от времени отхожу от холста, посмотреть на него с расстояния. Так сложилось, что я живу и работаю в двух пространствах, перекочёвываю между Москвой и Севастополем. Собственно, и то и другое, на мой взгляд, определяет очень многое в моих работах. Иногда заглядываю в Питер. Так что впечатлений тьма. Но основная работа собирается именно в Крыму.
Ты мыслишь импульсом, реализуемом в каждом конкретном произведении. Отсюда логичен вопрос о твоём отношении с натурой, которая для большинства твоих коллег, да и для искусства в целом ушла куда-то на периферию творчества?
То, что я делаю не совсем прямая работа с натуры или с натурой, хотя сам понимаешь, Крым - место благодатное. То, что видит зритель, это скорее сплав работы с натуры, набросков, этюдов, просто наблюдений. То есть вполне привычная методика раскрытия образа, раскрытия. Я далёк от полного поглощения натурой. Мой экспрессионизм всё-таки лишён прямой увязки с потоками ветра и спонтанного жеста, молниеносной эмоции и прочее. Наверное, во мне говорит, хоть и неоконченное академическое образование со свойственной ему системой отбора и логикой. Я сохраняю где-то в памяти впечатление от света, от пластики тела, от мимики, от движения. И чтобы всё это ярко передать для меня необходимо уйти от натуры. Натура это импульс, мотивация, но образ возникает как бы параллельно, на уровне сознания. То есть, то, что видит зритель, достаточно выверено и проработано, чистой экспрессии или письма alla prima у меня нет. Здесь опять моё академическое прошлое меня мобилизует, что ли. Скажем, когда я пишу портрет, то это вполне конкретный портретируемый, в котором всё заложено. Моя задача это всё увидеть. Для меня в большей степени человек раскрывается в пластике, даже его психологизм через неё выражается. Но эта пластика, нередко лишь первая ступень, может быть, мотивация. Я делаю массу набросков, массу расходного материала, прежде чем подойти к холсту. Для меня актуален конкретный и достаточно выверенный образ. Например, если пишу Афродиту, то это не значит, что я запросто могу обозначить, что это портрет девочки. Название для меня неглавное, его вообще может и не быть. Но образ должен быть выраженным и цельным. Поэтому для меня немалую роль играет знакомство с человеком, что позволяет работать, как говориться, 'вслепую'. Это объясняет и не столь широкий арсенал образов и портретируемых.
А бывают ли моменты стопора перед тем, что происходит в современном искусстве? Пускай на уровне его практики. Как ты с этим уживаешься?
Знаешь, комплексы на этот счёт у меня давно пропали, и навязчивых состояний на этот же счёт я не испытывал. Все эти разговоры о конце живописи и вообще искусства меня как-то не трогают. Это чистой воды спекуляции. Кругом полно отличных живописцев, которым есть что и кому сказать. Это вытеснение на периферию условно. Те самые пустоты, про которые ты говорил вначале, заполняются. Проблема действительно в качестве этого заполнения. Действительно, для серьёзной заявки очень часто этого качества не хватает. Но его же не хватает и в других направлениях. Там много очень странного, иногда страшного, но больше всего беспомощного. Я рассматриваю вещь в себе, а не сопоставляю одно течение с другим. Если существует претензия на что-то, она должна быть обусловлена прежде всего качеством. Тогда всё станет на свои места. Кстати, художники, работающие в стилистике экспрессионизма, есть не только у нас, но и на Западе, на что мы постоянно ориентированы. Но надо понимать, что экспрессионизм, как стиль чрезвычайно вариативен и динамичен в своей проблематике и предпочтениях. Если не всё, то многое возвращается, а многое и не уходило. Экспрессионисты как были, так и есть. Их сейчас называют 'нео-экспрессионисты', но ребята пишут, и стопора не происходит. Для меня это естественно и я этим занимаюсь. Это 'мой экспрессионизм', личный. И меня уже не мучают вопросы самореабилитации. Я, такой как есть. Это не сразу возникло, но со временем стало моей опорой. Для художника, наверное, самое главное найти себя и не дёргаться.
То есть твоё личное пространство, это, по сути, твоя самоидентификация как художника. То есть всё новое происходит внутри твоей системы, твоего 'личного пространства', 'личного экспрессионизма'. Там же и возникает тематический ряд?
Да, именно. Я не стремлюсь к разнообразию тем. Что-то перекочёвывает. Например, образы детей, портреты, античные персонажи. Из нового, например, меня, интересует пейзаж. Его не будет на этой выставке, но я хочу этим заняться в будущем. Я пишу то, что мне интересно и знакомо. Поэтому и пейзаж должен быть мне знакомым.
Заимствуешь что-то?
Не ворую, но подсматриваю. Люблю Базелица, американский экспрессионизм, молодого Рихтера, да и наших экспрессионистов. Смотрю, изучаю, любуюсь. Но копировать - вот это тупик. Особенно, когда есть, что сказать. Иногда, вертится в голове цитата, но куда нам художникам, пережившим постмодернизм без неё. Если что-то и возникает, то это умышлено. Как некая игра.
Такой традиционный вопрос, насчёт реакции зрителей? Вообще, тебя эта реакция волнует?
Реакция зрителей для меня важна. Но я её, эту реакцию не абсолютизирую.
Мне важно мнение и простого зрителя и профессионалов, важно, чтобы меня понимали. Я всё же, по натуре человек коммуникабельный, хотя круг общения у меня в Москве небольшой. Я неоднозначно отношусь к 'тусовочности', но люди тебя забывают, когда ты долго не появляешься. Сегодня пребывать в жёсткой аутичности, наверное, неправильно. Но пустой трёп тоже не полезен. Раньше были сквоты и в Питере и в Москве. Тогда это было интересно. Сейчас этого как-то не наблюдается. Народ поменялся, всё обросло коммерцией. Появились иные темы, как бы не об искусстве, а скорее, о его продюсировании.
По-моему, находясь в ситуации арт-рынка, невозможно игнорировать сам факт коммерции. Она стала его активной составляющей. На чистой романтике далеко не уедешь, по-моему. Исподволь, конъюнктурность просачивается в саму ткань замысла произведения, она как бы там уже заложена, как эмульгаторы и консерванты. Хотя существуют художники, работающие без оглядки, без адаптивных добавок для гарантированной реализации на рынке. Удалось ли тебе найти что-то своё без этой самой оглядки на конъюнктуру.
Жёсткой привязки у меня нет, да и не было. Иначе я бы занимался чем-то иным. С другой стороны, я не подвержен крайностям. На одних холстах и красках можно разориться. Но что касается коммерческой составляющей на уровне замысла, то у меня этого нет. Да, иногда закрадывается мелкобуржуазный 'жучок', но, как правило, эти работы не получаются. У меня были заказные портреты, но я людям сразу говорил, что буду делать так, как я вижу, тогда и результат иной. Так что механизма зарабатывания денег я не освоил. Он как-то произвольно запускается по неведомым мне законам, но ГМО я не применяю.
НИКОЛАЙ НАСЕДКИН
«ПАШНЯ»
13.01.11-06.02.11
Николай Наседкин развивает свою давнишнюю тему, развивает вширь и вглубь некогда найденный им и оказавшийся для него абсолютно органичным прием живописания нефтью. И если вначале автор акцентирует специфическую декоративность нефтяных орнаментов-разливов, то сегодня он преодолевает излишнюю спонтанность и внешний эстетизм, выйдя на уровень эпической образности, предопределенной личностным переживанием, внутренними мотивациями и содержательными установками, а не органическими свойствами нефти как таковой.
Формальная составляющая процесса важна, но не приоритетна. Нефть остается нефтью, по своей природе, по своей многосложной семантике, но она жестко структурирована и течет по заданному автором руслу, сообразуясь с его внутренними установками.
Установки искусства Николая Наседкина в живом восприятии реальности, в брутальном реализме, в контраргументации фатальной пустоте унифицированной инопланетной псевдоэстетики, лишенной позитивного начала, весомости и конструктива. Авторский взгляд сфокусирован на эпицентрах тектонических изломов нашей цивилизации, на ее недрах, ее почве и фундаменте, на новом переживании смыслов и ощущении величин, на застывшем лоске черной нефти, ее вязкости и непроницаемости.
Автор обращается к эпической интонации, использует достаточно емкие мировоззренческие архетипы. И если вчера это "Красная площадь", сегодня - "Пашня", где проходит линия фронта, где плуг взрывает массив чернозема.
Наседкин возвращает уже позабытые мотивы и ценностные категории. Здесь нет и грамма иронии и манерности. Здесь все всерьез и по-честному, здесь все на грани:
Эпический образ порождает масштаб, его естественную монументальность. И величина произведений априорна, даже чрезвычайна, как бы внеформатна. Если вообще допустима регламентация и форматирование, когда речь идет о мегатоннах выкорченной земли, о борозде, проложенной неведомым пахарем на "лице земли".
Формальная составляющая процесса важна, но не приоритетна. Нефть остается нефтью, по своей природе, по своей многосложной семантике, но она жестко структурирована и течет по заданному автором руслу, сообразуясь с его внутренними установками.
Установки искусства Николая Наседкина в живом восприятии реальности, в брутальном реализме, в контраргументации фатальной пустоте унифицированной инопланетной псевдоэстетики, лишенной позитивного начала, весомости и конструктива. Авторский взгляд сфокусирован на эпицентрах тектонических изломов нашей цивилизации, на ее недрах, ее почве и фундаменте, на новом переживании смыслов и ощущении величин, на застывшем лоске черной нефти, ее вязкости и непроницаемости.
Автор обращается к эпической интонации, использует достаточно емкие мировоззренческие архетипы. И если вчера это "Красная площадь", сегодня - "Пашня", где проходит линия фронта, где плуг взрывает массив чернозема.
Наседкин возвращает уже позабытые мотивы и ценностные категории. Здесь нет и грамма иронии и манерности. Здесь все всерьез и по-честному, здесь все на грани:
Эпический образ порождает масштаб, его естественную монументальность. И величина произведений априорна, даже чрезвычайна, как бы внеформатна. Если вообще допустима регламентация и форматирование, когда речь идет о мегатоннах выкорченной земли, о борозде, проложенной неведомым пахарем на "лице земли".
СЕРГЕЙ И ТАТЬЯНА КОСТРИКОВЫ
АЛЕКСАНДР ГРАДОБОЕВ
АЛЕКСАНДР ГРАДОБОЕВ
«СКОРЛУПА»
15.12.10-09.01.11
Скорлупа - именно так озаглавлен новый проект авторов, определяющих тем самым собственный художественный бренд и обусловленную им программу, обращенную к социо-культурному архетипу визуальной незыблемости. Уже на первой коллективной выставке 'Барокко', организованной Крокин галереей и Московским Музеем современного искусства инсталляция четырёхметровой пирамиды из гигантских яиц возымела вполне ожидаемый резонанс. Пирамида с успехом была показана на "Премии Кандинского" в Москве и на лондонской Freeze.
Предварять новую выставку будет опять же антиномия - полутораметровый куб, составленный из огромных яиц, равномерно размещённых в сообразных по размеру ячейках. Подобного рода обращение к архетипам устойчивости - пирамиде и кубу закономерно и лишь подчеркивает излюбленный авторами принцип антитезы в реализации образной задачи.
Основным "строительным" модулем было яйцо как безусловная хрупкость, априори заложенная в утопии мнимой стабильности. Это постулат мнимости, постулат фактической стороны распада устойчивых величин человеческой цивилизации, ее вымышленного прогресса.
Очередной проект, по сути, показывает нам развитие авторского замысла в заданном направлении, но смещает формальные акценты: Сергей и Татьянa Костриковы от лаконичного модуля - яйца в переходят в сторону многосложного объекта.
Так уже в этом году на Арт-Москве (стенд Крокин галереи) был показан принципиально новый объект из потрескавшейся скорлупы в форме античной головы Афродиты, как соприсутствие конструкции и хрупкости, устойчивости и распада.
Скорлупа как "строительный модуль" со всем многообразием багажа смыслов послужила мотивацией к созданию развернутой серии (21 объект) "надувных" игрушек из скорлупы, небольших по формату объектов, преломляющих в себе узнаваемую реплику поп-арта и все той же, некогда проигранной в проекте "Барокко" темы vanitas.
Именно vanitas явилась отправным моментом в создании инсталляции по мотиву известного полотна Рембрандта "Урок анатомии доктора Тульпа", реконструированная в одном из залов галереи. В центре инсталляции находится некое сооружение-натюрморт, корреспондирующий своей силуэтной игрой, светотеневой драматургией к вышеупомянутому произведению великого голландца, с одной стороны. С другой же, реализует в пространстве фото сессию, выполненную совместно с фотохудожником Александром Градобоевым в роскошных интерьерах Резиденции посла Италии в России.
Выставка "Скорлупа" отличается допустимой или, точнее сказать выверенной избыточностью. Она включает объекты, инсталляции, графику, элементы видео-арта, фотографии, всё то, что служит полноте раскрытия некогда избранной авторами темы и материала.
Предварять новую выставку будет опять же антиномия - полутораметровый куб, составленный из огромных яиц, равномерно размещённых в сообразных по размеру ячейках. Подобного рода обращение к архетипам устойчивости - пирамиде и кубу закономерно и лишь подчеркивает излюбленный авторами принцип антитезы в реализации образной задачи.
Основным "строительным" модулем было яйцо как безусловная хрупкость, априори заложенная в утопии мнимой стабильности. Это постулат мнимости, постулат фактической стороны распада устойчивых величин человеческой цивилизации, ее вымышленного прогресса.
Очередной проект, по сути, показывает нам развитие авторского замысла в заданном направлении, но смещает формальные акценты: Сергей и Татьянa Костриковы от лаконичного модуля - яйца в переходят в сторону многосложного объекта.
Так уже в этом году на Арт-Москве (стенд Крокин галереи) был показан принципиально новый объект из потрескавшейся скорлупы в форме античной головы Афродиты, как соприсутствие конструкции и хрупкости, устойчивости и распада.
Скорлупа как "строительный модуль" со всем многообразием багажа смыслов послужила мотивацией к созданию развернутой серии (21 объект) "надувных" игрушек из скорлупы, небольших по формату объектов, преломляющих в себе узнаваемую реплику поп-арта и все той же, некогда проигранной в проекте "Барокко" темы vanitas.
Именно vanitas явилась отправным моментом в создании инсталляции по мотиву известного полотна Рембрандта "Урок анатомии доктора Тульпа", реконструированная в одном из залов галереи. В центре инсталляции находится некое сооружение-натюрморт, корреспондирующий своей силуэтной игрой, светотеневой драматургией к вышеупомянутому произведению великого голландца, с одной стороны. С другой же, реализует в пространстве фото сессию, выполненную совместно с фотохудожником Александром Градобоевым в роскошных интерьерах Резиденции посла Италии в России.
Выставка "Скорлупа" отличается допустимой или, точнее сказать выверенной избыточностью. Она включает объекты, инсталляции, графику, элементы видео-арта, фотографии, всё то, что служит полноте раскрытия некогда избранной авторами темы и материала.